Околдованная
Шрифт:
Силье было указано место на женской скамье, и богослужение началось. Но как Силье ни старалась, ей не удавалось сосредоточиться на молитве. Она чувствовала необходимость услышать сейчас Божье слово, но все время ощущала на себе косые взгляды. Если она смотрела в сторону человека, глядевшего на нее исподлобья, то он прятал глаза. Конечно, большинство в этом зале были нормальными людьми. Но они производили впечатление не менее суровых и осуждающих, скорее наоборот. Самое скверное, однако, было то, что несколько молодых парней все время
Что-то в его взгляде говорило ей о том, что ей следует быть настороже.
Когда богослужение закончилось, все встали.
К своему ужасу она обнаружила, что кое-кто из слабоумных имел на себе тяжелые оковы. Так вот, оказывается, как о них заботились! Сердце Силье сжалось от сострадания. Когда она возвращалась к себе, то совсем не чувствовала себя укрепленной словом Божьим. Она чувствовала пронзительное сострадание ко всем, живущим в этой долине. И она вспомнила о том, как Элдрид сказала однажды, что благочестивые мины зачастую — сплошное ханжество. За закрытыми дверями поклонялись другим богам — невидимым силам природы, сверхъестественным существам, которых даже не осмеливались назвать. Это были отнюдь не только родственники Тенгеля, хотя только они владели тайной силой. Не без причины люди боялись, изгоняли и преследовали всех Людей Льда.
Силье шла вместе с Элдрид, которая тоже притихла.
— Когда мы ехали сюда, Тенгель говорил о каких-то родственниках, живущих в доме рядом с озером. Он сказал, что я никогда не должна туда ходить. Они были сегодня на богослужении?
— Ханна и Гримар? Нет, ты с ума сошла! — Элдрид быстро перекрестилась.
— Они… самые опасные?
— О да, — вздохнула Элдрид. — Никто не ходит туда. Никогда!
— Почему же?
— Они могут наслать на тебя болезнь, — произнесла Элдрид почти шепотом. — Они могут испортить твое зрение, сделать тебя хромой или слепой. Они насылают порчу на коров, и те не дают молока. Они творят всякое зло. Это по их вине у нас в долине так много слабоумных.
— О нет! — решительно возразила Силье. — Кое-что я все-таки усвоила, когда приобщалась к образованию. Дворяне не имели права заключать браки с близкими родственниками, потому что на свет могли появиться нездоровые люди. Так что ни Ханна, ни Гримар, пожалуй, тут не при чем.
Элдрид больше не говорила об этом. Но Силье не могла не думать о них.
— А кто присматривает за ними? Кто знает, есть ли у них еда или нет?
— О, они справляются сами.
— Но я поняла, что они старые. Во всяком случае, она.
— Они оба старые. Но это нас не касается. Прислушайся к советам Тенгеля и держись подальше от них!
Тенгель встретил их на пороге. Он сразу стал ловить взгляд Силье, казалось, будто он тосковал по нему целый день.
— Ну, как там было? Ты кажешься взволнованной.
— Что тут удивительного? — сказала Элдрид, входя в дом. — Они ели ее глазами. Особенно
— Ты полагаешь, есть какая-то опасность? — в голосе Тенгеля сквозило беспокойство.
— Мне кажется, что у нее должен кто-то жить. А ты сам живешь так убого. Как ты справлялся с детьми?
— Суль чуть не вогнала меня в гроб своим гамом, — засмеялся он. — А мальчонка внес свою долю. Теперь он спит, наконец-то. Не понимаю, как ты выдержала, Силье. Почему ты не жаловалась раньше?
— Мне стало бы стыдно. Как подумаешь о всех тех матерях, которые имеют детей, а живут в крайней бедности. Мне же хорошо. Разве я не могу управляться с двумя?
— Я считаю, что одна Суль стоит пяти, — засмеялся Тенгель.
Но так или иначе, он нервничал. Был неуверенным и впервые с тех пор, как она его встретила, растерянным. В его глазах была печаль. Когда Элдрид пошла к себе за молоком и взяла Суль, они молчали, не зная, о чем говорить. В конце концов Силье не выдержала:
— Что с тобой, Тенгель?
Сначала он не отвечал, потом начал медленно:
— Ты… не должна была делать этого вчера вечером.
— Чего же?
— Когда я потрепал тебя по щеке…
Тогда она провела губами по его руке… Она опустила глаза, словно это могло уменьшить краску стыда.
— Я не могла не сделать этого, Тенгель. Это вышло само собой. И ты начал это сам.
Он долго смотрел на нее грустными глазами. Затем тряхнул головой.
— Не смейся надо мной, Силье! Я этого не вынесу.
— Но я и не смеюсь над тобой, — горячо протестовала она.
— Дорогое дитя, ты думаешь, я не знаю, как я выгляжу? Дикий зверь, чудовище, отверженное всеми.
— Не мной, — прошептала она так тихо, словно подул ветерок.
Он стоял совершенно неподвижно, казалось даже, что он не дышит. Силье судорожно глотнула.
— Мои чувства не могут быть для тебя какой-то тайной.
Резким движением он сел на корточки у очага и начал ворошить угли прутиком.
— Расскажи мне о твоих снах, Силье?
— О… А, о них!
— Да. Ты говоришь, что я знаю о твоих чувствах. Но это не так. Нелегко делать различия между — да, ты как-то назвала это преданностью мне — и сочувствием.
Она помедлила минуту, прежде чем опустилась на корточки рядом с ним.
— Не знаю, решусь ли я рассказать. Ты знаешь, я получила очень строгое воспитание.
— Я знаю. Но мне необходимо услышать о них. Мне очень трудно именно сейчас. И мне необходимо знать, что я не один. Что есть кто-то, кто чувствует то же самое. Кто…
— Кто рад тебе? Ты это знаешь. Но ты требуешь от меня слишком много, Тенгель. Как я смогла бы выразить в словах то, что видела во сне?
— Если ты сделаешь это, то я расскажу тебе о моих сновидениях.
Она уселась на низкий табурет и медленно подвинулась, совсем чуть-чуть. Мучительное, чувственное движение, не укрывшееся от его взгляда. Он снова повернулся к огню.