Окончательная реальность
Шрифт:
– Пора! Махнув рукой, я зашагал к паспортному контролю.
Поместье «Лестригон». 8 ноября 1977 года
Откуда взялась эта мода у высших партийных руководителей Рейха покупать себе дома в Англии? Мне непонятно. Зачем вкладывать деньги в недвижимость на территории потенциального противника? Покупать начал Геринг и его ребята из Люфтваффе. Это еще можно объяснить. Во-первых, они считали себя реформаторами, во-вторых, видимо, компенсировали комплекс неполноценности: победить англичан в воздухе им ведь оказалось не под силу. Когда же после геринговской оттепели власть перешла к старым кадрам из СС (Шпеер всегда смотрел в рот Гиммлеру), англомания,
Поместье «Лестригон», на мой взгляд, явно не входило в число самых привлекательных объектов британской недвижимости. Мрачноватый замок расположился на юго-западе острова, в графстве Девоншир.
Захолустная станция. Я вышел из вагона. За низким белым забором – стоянка такси. Милое деревенское местечко. Таксист, нескладный малый с угловатыми чертами лица, открыл дверь, и через несколько минут мы быстро катили по широкой асфальтовой дороге. По обе стороны поднимались вечнозеленые склоны пастбищ, домики с остроконечными крышами выглядывали из-за деревьев. Но впереди, за пределами этого мирного, залитого солнцем края, темнея на горизонте вечернего неба, вырисовывалась сумрачная линия торфяных болот, прерываемая вершинами зловещих холмов.
Дорога становилась все запущеннее и мрачнее. Время от времени я видел обнесенные каменными оградами коттеджи, скупые очертания которых не были скрашены даже плющом. А потом передо мной открылась похожая на глубокую чашу долина с чахлыми дубами и соснами, искореженными и погнутыми ветром, бушующим здесь испокон веков. Над деревьями поднимались две высокие, узкие башни. Таксист указал на них.
– «Лестригон», сэр. Через несколько минут мы подъехали к узорным чугунным воротам с двумя обветшалыми колоннами, которые увенчивались адамовыми головами – мрачными символами СС. Я выбрался из машины и, пройдя мимо каменного домика привратника, оказался в саду. Два ряда высоких старых деревьев шли вдоль дороги; их ветви смыкались сумрачным сводом у меня над головой. Шум отъезжающего такси потонул в шорохе листьев. Я нервничал, глядя в длинный темный прогал аллеи, в конце которого вырисовывались призрачные очертания дома. Обойдя широкий газон, я приблизился к массивному фасаду. Все было увито плющом. Сквозь окна с множеством переплетов на траву лился неяркий свет.
– Вы к кому? – здоровенного роста бабища вышла из-за кустов.
– По поводу архива господина Фегеляйна, из издательства, – на ходу сочинил я.
– Что это все как с цепи сорвались, – пробурчала великанша и пригласила в дом.
Высокий потолок с массивными стропилами из потемневшего от времени дуба. В старинном камине с чугунной решеткой для дров потрескивали и шипели поленья. Узкое окно, очевидно, с цветными стеклами, оленьи головы и красные знамена со свастикой смутно виднелись в неярком свете люстры. Тяжелое впечатление лишь усугубилось, когда мы прошли в столовую. Она поразила меня сумрачным видом. Это была длинная комната с помостом для хозяйского стола, отделенным ступенькой от той части, где полагалось сидеть лицам низшего звания. В дальнем конце находились хоры для менестрелей. Пылающие факелы нисколько не смягчали гнетущую обстановку.
За столом сидели двое. Старуха, одетая в черное, и юнец, жадно уплетавший огромный кусок мяса с кровью. По стенам были развешаны темные портреты героев Рейха – от Зигфрида до наших дней. Под столом развалилась огромная собака. Она с громким хрустом глодала кость, размеры которой пугали и наводили
В дальнем конце комнаты послышалось пыхтение. Что-то знакомое ворочалось в темноте.
– Вильгельм?
Я пригляделся.
– Умберто! Мать твою! Какими судьбами? Вот радость, дорогой ты мой человек!
Мы обнялись.
Странная фраза дочери, сказанная при встрече, а это была именно дочь Фегеляйна, теперь разъяснилась: Умберто также прибыл по издательским делам – копаться в бумагах покойного рейхсфюрера.
На Апеннинском полуострове царил бардак. Растущие нефтяные цены делали свое дело – и без того захудалая промышленность быстрыми темпами двигалась к полному краху. Научные программы закрывались. Бедность стала нормой жизни. После венгерского восстания зашевелилась Албания. Муссолини, шамкая беззубым ртом, говорил о вероотступничестве, о еретической заразе, о строгости нравов. Вякал иногда даже про костры инквизиции. Действительно, начались посадки.
Несчастный Умберто потерял работу. Его лабораторию прикрыли. И скорее всего не из-за политики, а по элементарным экономическим причинам. Прожив три месяца отшельником, в полной нищете, он с радостью согласился на предложение издательства Бонпиани написать книгу «Мужи Духа – спиритизм и мистика национал-социализма».
– Ну и как ты дошел до жизни такой? – спросил я после того, как мы покинули мрачную столовую и перешли в бильярдную – комнату вполне современную.
– Вильгельм!.. Я был на пороге гибели. Я был вынужден. Но ты знаешь – это будет интересная увлекательная книга, да не накажет меня Господь за гордыню…
И он начал рассказывать про «Высших неизвестных», которые стояли за Гитлером и давали ему нечеловеческую, мистическую силу; про исчезнувшие страны – легендарный остров Туле, описанный Пифеем в трактате «Об океане», подземную страну Агарти, населенную истинными учителями и правителями мира, конечно, про Шамбалу – таинственную колыбель эволюции человека. Он говорил о наследии предков, о Копье Лонгина, о Черном Солнце. Он рассуждал об СС как о чем-то вроде рыцарского ордена, наподобие тамплиеров. Рассказывал про Вевельсбург – средневековый замок, ставший для Гиммлера тайной резиденцией, где он, по мнению многих, прямой потомок короля Генриха Птицелова, вел паранаучные исследования – занимался астрологией, изучал возможность использования маятника для планирования боевых действий, работал над повышением рождаемости и улучшением генофонда арийской расы. Здесь, в Вевельсбурге, «Темный рыцарь» Гиммлер обдумывал поиски Святого Грааля, здесь хранил антропологические редкости, здесь снаряжал Вольфрама Зиверса в тибетские экспедиции. Здесь же принял он загадочное решение передать часть коллекции в петербургскую Кунсткамеру, подарив ей, кроме того, имя своего наставника Хаусхофера.
Про Кунсткамеру я тоже кое-что знал, о чем и поспешил поведать моему другу. Когда я приступил к рассказу о печатной машине, Умберто ужасно разволновался.
– Значит, ты ее видел, Вильгельм?! Значит, это правда! Пойдем скорее, я тебе кое-что покажу.
Верх старинного холла был обведен галереей с перилами, на которую вела двухпролетная лестница. Оттуда вдоль всего здания тянулись два длинных коридора, сюда выходили спальни. Умберто жил в одном крыле со слугами, в самом дальнем конце.
Комнатка оказалась более приятной, чем центральная часть дома. Светлые обои, яркий электрический свет. Умберто задернул шторы и полез под кровать. Пыхтя, он достал картонную коробку из-под обуви и протянул мне.
– Посмотри, это то, что выдает та самая печатная машинка. То, от чего случился разрыв сердца у Фегеляйна. Посмотри! Открой ее.
Я заглянул внутрь. Там находился цилиндр, обтянутый фиолетовой тканью, на золоченой крышке была выдавлена «W».
– Открой, открой, – волновался Умберто.