Окончательная реальность
Шрифт:
Внизу попросил разрешения позвонить.
– Куда звонить собираетесь? – осведомилась высокорослая хозяйка.
– В Готенбург.
– Международный, значит, звоночек? Полтора фунта минута. Овес, знаете ли, нынче дорог.
«Во, бля», – подумал я и выложил на стол 5-фунтовую банкноту. Телефон графини не отвечал. Оставаться ночевать в этом тоскливом месте мне не хотелось. Я решил вызвать такси и отвалить.
– Ты здесь долго еще собираешься быть?
Умберто пожал плечами.
– Да нет. Архив увезли, делать нечего. Утром хотел уезжать.
– Поехали сейчас, я такси заказал.
– Куда на ночь
– Нормально! Тусанемся в городе. Деньги есть.
Умберто подумал секунду и побежал собираться.
По дороге я рассказывал ему про графиню, про то, что пишу, про свои планы… Утром так и не дозвонился до графини. Вечером следующего дня узнал, что графиня скончалась.
Лондон. 2 февраля 1978 года
До аукциона оставалось несколько часов. Я бродил по Национальной галерее. Как всегда, в просторных залах, наполненных старой живописью, дышалось свободно. Мысли о творчестве обуревали меня. Воодушевленный, я даже снова поверил, что смогу сам, без графини, продолжить исследования и написать вторую, более глубокую книгу. Первую Боббер выпустил в свет еще до Нового года. Сначала я сопротивлялся, пробуя самостоятельно закончить расследование, но тщетно. Боббер злился и требовал печатать, как есть. «Момент сейчас подходящий, – твердил он. – После публикации „Тихого Дона“ интерес огромный. Опоздаем, кто-нибудь другой тему подымет». Я чувствовал, что он прав. Ситуация вокруг романа накалялась. Слишком много вопросов он вызывал. Наконец, я согласился издать текст. Единственное условие – публиковать под псевдонимом. Недолго думая, выбрал «Д», что означает «Двое»: в конце концов, я все-таки участвовал в работе и чем мог помогал графине.
Книга вышла в издательстве Боббера. Она произвела эффект разорвавшейся бомбы! Готенбург захлестнула полемика. Определенный интерес, конечно, благодаря поддержке Солженицына, возник и на Востоке. Даже на Западе, несмотря на стальную хватку цензоров Каминского, проскочило несколько отзывов. Я прямо носом чуял, как коллеги-литературоведы готовы накинуться на мою тему. Свирепые плагиаторы, не знающие пощады! Я твердо решил продолжать исследования, защищая свой приоритет, но дело не шло. Пробовал и так, и сяк – не получалось. Единственной надеждой оставался архив Фегеляйна.
Накануне я побывал в офисе «Сотбис». Впечатляюще! Высокий, одиноко стоящий особняк – словно утес, поднимающийся из морских волн. Внутри весь отделан листовой медью. Богато…
Меня принял мистер Эол. Я стал просить провести со мной сделку до торгов. Веселый и безмятежный, он с удовольствием выслушал меня, но отказался.
– Единственное, что могу сделать для вас, это объединить десять рукописей в один лот. Мы ведь планировали продавать их по отдельности…
Я миновал золотистые залы Раннего Возрождения и оказался в маленьком пространстве, заполненном шедеврами северных мастеров. «Чета Арнольфини» Ван Эйка. Совершенная композиция – мужчина и женщина, взявшиеся за руки. Облик мужчины вызывал во мне какие-то давние воспоминания, кого-то напоминал. Я напряг память. 67-й год, семиотический конгресс. Знакомство с Умберто, дух свободы, веселый треп в богатых восточных пивняках. Зиновьев, Юлик, англичанка, какие-то тбилисские воротилы, молодой русский патриот Володя… Да, да, да! – именно на него и был похож мужчина с
Слезы уже почти струились из глаз, когда меня окликнул Ипполит, черт его подери. Он знал, что я собираюсь в Лондон по писательским делам. Ужасно обрадовался и сообщил, что в те же дни будет в британской столице в составе партийной делегации. Карьера, судя по всему, шла у него в гору. «Пивка выпьем вместе, по музеям походим», – радовался он. Отвертеться я не смог. Узнав про аукцион, он пристал как банный лист: пойду, мол, с тобой, и точка. Надо было удавить его еще тогда, в шестидесятые…
Аукционный торг открывался в пять часов. Мы заняли места в четвертом ряду справа. Ипполит был очень возбужден. Ему казалось, что аукцион – исключительно увлекательное приключение. Я просмотрел список лотов – тетради на месте, под 43-м номером.
Лев Троцкий, «Кое-что о философии „сверхчеловека“ – рукопись. Генрих Гиммлер, „Геополитика постмодерна“ – прижизненное издание с пометками автора. Герман Геринг, „Особенности национальной охоты“ – переплет из телячьей кожи, дарственная надпись. Карл Вольф, „Вспомните, каким он парнем был, как звездолет он свой любил“ – рукописный поэтический сборник неизданных стихов о Космосе. Ян Флеминг, „Живешь только дважды“ – роман, авторская версия, – стучал молоточек аукциониста. Цены разнились. Самым дорогим лотом оказался латинский перевод книги „Зогар“, принадлежавший Исааку Ньютону. Это древнейшее произведение каббалистической литературы должно было вот-вот сделать наследников Фегеляйна миллионерами.
– Семьсот тысяч.
– Восемьсот.
– Девятьсот.
– С половиной.
– С половиной, прямо, раз. Второй раз, девятьсот с половиной, прямо. Третий раз, с половиной, прямо, продано. – Молоточек опустился.
– Десять рукописей. Очерки из быта стародавнего казачества, – провозгласил вдруг аукционист.
Я оцепенел. Стартовая цена была низкой, но конкуренция оказалась неожиданно высокой.
– Чего же ты не торгуешься? – зашипел Ипполит.
– Не знаю, растерялся. Отстань, – буркнул я.
– Упустишь, дурак! Давай все сделаю, научу тебя жизни. Какой бюджет? Говори максимум.
«Хрен с ним. Пусть делает», – подумал я.
– Пять тысяч фунтов, – назвал я нетронутый еще в этом месяце карточный лимит.
Ипполит распрямил плечи, выпятил нижнюю челюсть, спокойно повернулся спиной к кафедре и с усмешкой стал рассматривать конкурентов.
Был разгар аукциона. Ставки поднимались. Как раз позади нас русская дама, переговорив с мужем, подняла руку.
– Четыре двести, в пятом ряду справа. Раз.
Зал потух. Слишком дорого за маргинальные казацкие записки.
– Четыре двести. Два.
Ипполит равнодушно рассматривал лепной карниз. Я вздрогнул и в ужасе уставился на него.
– Четыре двести. Три.
Но прежде чем черный лакированный молоточек ударился о кафедру, Ипполит повернулся, выбросил вверх руку и негромко сказал:
– Пять тысяч.
Все выдохнули. Аукционист, мистер Эол, поднял сияющее лицо и посмотрел на Ипполита, затем на меня.