Окончательный диагноз
Шрифт:
— Под мышкой? На другой груди?
Отрицательные ответы Елены, похоже, несколько успокоили доктора Аккерман.
— Хорошо, — промолвила она, снова что-то записывая. Закончив, она принялась просматривать написанное ранее. Елена почувствовала, что в ее жизни копается какой-то абсолютно неизвестный ей человек.
— Вы принимаете противозачаточные.
Елена не уловила вопросительной интонации и поэтому не стала отвечать на это заявление.
— Месячные регулярные?
— Обычно да.
— Вы не похудели за последнее время?
— К сожалению, нет. — Эта шутка,
— Какие-нибудь неприятные ощущения, боли?
Елена покачала головой.
Переведя этот последний ответ в вербальную форму и записав его, доктор Аккерман подняла голову, широко улыбнулась и заметила:
— А теперь мне надо вас осмотреть.
Она встала из-за стола и подошла к кушетке, окруженной раздвижной занавеской. Она придержала занавеску, дожидаясь, когда Елена войдет в это псевдоприватное пространство, и промолвила профессиональным, чуть ли не скучающим голосом:
— Снимите, пожалуйста, блузку и бюстгальтер и присядьте на кушетку.
Елена сжалась, чувствуя, как ее обуревают противоречивые желания подчиниться и взбунтоваться, и, отогнав все свои страхи, начала раздеваться. Она прекрасно понимала, что скрывается за большинством вопросов, и то, что она отвечала на них отрицательно, внушало ей некоторую надежду, однако факт оставался фактом — и она, и доктор Аккерман продолжали опасаться, что это может оказаться раковой опухолью.
С другой стороны светло-зеленой занавески, оттуда, где находился свободный и настоящий мир, в котором Елена еще недавно не боялась умереть от рака, донесся интеллигентный голос доктора Аккерман. В отсутствие лица он звучал по-детски тревожно.
— Вы давно не делали мазков.
Елена ничего не ответила, возможно пропустив мимо ушей последнее замечание.
— Думаю, мы воспользуемся вашим присутствием, чтобы сделать это. — Это прозвучало уже гораздо решительнее, чем просто предложение. На лице Елены отразилось отвращение. Ее обостренная потребность в сохранении в тайне своей интимной жизни плохо сочеталась с процедурами, необходимыми для получения мазка из шейки матки.
Занавеска отползла в сторону, и перед ней появилась улыбавшаяся доктор Аккерман. Впрочем, ее улыбка показалась Елене такой же пластикатовой, как и занавеска, на фоне которой она теперь стояла.
— Готовы?
Обследование оказалось не таким невыносимым, как ожидала Елена; так ампутация одного пальца вместо двух воспринимается как нечто более предпочтительное. Осмотр начался с ее груди, и, как ни странно, это оказалось самой неприятной его частью. Процедура сочетала в себе черты вуайеризма и эксгибиционизма: нахмурившаяся доктор Аккерман стояла перед ней, а Елена, как было велено, сидела на кушетке, сначала выпрямив спину и уперев руки в бедра, а затем подняв их вверх, словно пытаясь достать потолок.
Затем начался осмотр ее правой груди, что заставило Елену попытаться возразить:
— Но…
— Мне надо осмотреть
Обследование осуществлялось кончиками пальцев обеих рук, и в процессе его Елене опять-таки пришлось сменить несколько поз. Процедура была полностью лишена каких бы то ни было намеков на сексуальность — они ни разу не встретились глазами и не произнесли ни слова. Обследование правой груди завершилось беглым осмотром подмышки.
Затем все то же самое повторилось с левой грудью, за исключением того, что именно в ней находилось уплотнение. Нащупав его, доктор Аккерман проявила первые признаки интереса — ее руки, двигавшиеся равномерно и почти автоматически, внезапно остановились, как гончие, напавшие на след. По ее лицу пробежала легкая тень, но Елена, наблюдавшая за ней во все глаза, успела ее заметить.
Уплотнение находилось в верхней внешней части груди. Она не могла оставить его в покое с того самого дня, когда впервые обнаружила, и периодически, изменяя своему деланому безразличию, непроизвольно тянулась пальцами к груди. В последний раз она ощупывала уплотнение утром, когда одевалась, стараясь разубедить себя в том, что по сравнению с предыдущим разом оно стало немного больше.
Доктор Аккерман просто не могла от него оторваться. Она его сжимала, натягивала над ним кожу, перекатывала из стороны в сторону. «Она что, считает, что я из мрамора?» — подумала Елена. Наконец Аккерман надоела эта игра, и она довольно быстро закончила осмотр.
— Ну вот, — промолвила она, снова улыбаясь, правда, как показалось Елене, искренности в ней не было ни на йоту. — Теперь можете одеваться.
Елена послушно последовала указанию, так и не задав вопроса, который рвался из ее груди.
— А теперь давайте возьмем мазок… — продолжила доктор Аккерман.
Елена заколебалась, не желая подвергаться этой процедуре и в то же время понимая, что она совершенно необходима. Она представила себе, как отреагирует Джон, если узнает, что она отказалась от проведения этого жизненно важного исследования.
— Да, давайте, — со вздохом ответила она.
— Они потеряли его, сэр.
Казалось бы, это была простейшая фраза, но Гомер, судя по всему, не сразу осознал ее смысл, потому что он трижды произнес: «Что? Что? Что?» С каждым следующим вопросом голос его повышался в соответствии с гармоническими интервалами и соответственно становился все громче и громче.
— Они потеряли его, сэр, — повторил Райт и неосмотрительно добавил: — Пендреда.
Гомер разъярился до белого каления, затмив своим гневом вспышку сверхновой.
— Я догадываюсь, о ком ты говоришь, идиот! — заорал он.
Райт, прижимавший трубку к уху плечом, отдернул голову от такого звукового удара, и трубка упала. Поэтому он пропустил продолжение этой увертюры — насыщенную драматизмом часть, главная тема которой начиналась с нарастающего крещендо, но в которой, к сожалению, отсутствовал более спокойный подголосок, необходимый для создания контраста.