ОКОНЧАТЕЛЬНЫЙ РАСЧЕТ: СУДЬБА БЕСТЕРА
Шрифт:
– Нет, благодарю вас, – сказал Бестер. – Я бы предпочел побеседовать о плагиате.
– Привлекло ваше внимание, не так ли? – сказал де Грюн, зажигая свою сигару и с удовольствием втягивая дым. – Я пытался выйти на вас, знаете ли. Ваш нынешний издатель не снабдил бы меня адресом и номером телефона.
– У него их и нет. Я дорожу своей личной жизнью.
– Но, надо полагать, он также и не передавал вам посланий от меня.
– Нет, я не верю, что он это сделал.
– Это очень просто, мистер Кауфман. Мне нравится ваша колонка. Париж любит
– Эта карточка на две тысячи кредитов. Вы станете получать столько каждый и всякий раз, как я опубликую одну из ваших статей – а я планирую публиковать их всякий раз, как вы их напишете. Смею сказать, это лучшее вознаграждение, чем вы имели от этого претенциозного маленького оборванца, на которого вы работали. Не говоря уже о том факте, что большинство наших читателей покупают свои экземпляры на настоящей бумаге. Подумайте об этом, мистер Кауфман – увидеть свое имя в печати, как Фолкнер.
Бестер смотрел на конверт.
– Вы шутите.
– Нет, не шучу. У вас есть хватка, мистерр Кауфман. У вас есть стиль и жила неукротимости в милю шириной. Отклик на первую нашу публикацию вашей колонки изумителен, даже лучший, чем я ожидал.
– Не знаю, что и сказать, – он ощущал себя полностью обезоруженным. Ребенком ничего иного он не желал более и не зарабатывал старательнее, чем восхищение равных себе. Со временем он преодолел это, и сама работа приобрела большую важность, чем признание. Однако признание продолжалась. То было время, когда каждый молодой пси-коп мечтал лишь о том, чтобы стать Альфредом Бестером. Он свыкся со своими достижениями, со своим превосходством.
Только после исчезновения моря почитания, в котором он купался, он понял, как сильно это подбадривало его, как сильно облегчало его ношу.
Теперь, впервые за последние годы, он снова почувствовал нечто сродни той легкости. И презабавно, насколько неожиданным это было. Он не искал признания – оно нашло его само собой. Конечно, они не знают, кто он на самом деле, но это делало все еще приятнее.
И опаснее. Как мог он рисковать? Он уже подвергся чрезмерному риску.
Он был готов оттолкнуть конверт обратно де Грюну, когда столь же неожиданная молния гнева поразила его. Почему он должен делать это? Неужели он оробел настолько, что все, о чем он мог думать – это прятаться, уменьшаясь и уменьшаясь, пока он просто не исчезнет? Не этого ли желали его враги?
– Три тысячи, – сказал он.
Де Грюн и глазом не моргнул.
– Две с половиной.
– По рукам, – сказал ему Бестер. – Но только на моих условиях. Я рецензирую что хочу и как хочу.
– Это я переживу.
– Тогда хорошо. До свидания, месье де Грюн.
– Подождите. Как мне связаться с вами?
– Не волнуйтесь. Я сам свяжусь с вами. Я все еще дорожу моей личной жизнью, тем более если моя аудитория стремится к увеличению.
– Мы бы хотели поместить ваше фото в колонке.
– Это не обсуждается. Я очень застенчив.
Де Грюн
– Вы не показались мне застенчивым.
Бестер посмотрел на него в упор.
– Я застенчив, – повторил он. – Если вы напечатаете мой портрет, я подам на вас в суд.
– Что, вы что-то вроде военного преступника?
– Да, конечно, – саркастично молвил Бестер. – Я тайный предводитель дракхов.
Де Грюн весело пожал плечами.
– Можете быть, мне-то что. Отлично. Никакого портрета. Что-нибудь еще?
– Больше ничего. Вы получите следующую статью завтра.
Но он не принялся за статью тотчас. Вместо этого он вернулся в свою комнату и угостился рюмкой перно. И для начала рассмотрел ясную дорогу позади себя.
Со дня рождения стезя, простиравшаяся перед ним, была прямой и выверенной, как стрела энтропии. Он никогда не сомневался в том, куда идет, хотя путь часто был узок, как натянутый канат.
Затем была война, ее последствия и бегство. Неожиданно перед ним вовсе не оказалось дороги – или, скорее, все неровные тропы не вели ни к чему хорошему. Затем – Париж, где он открыл, что может делать почти что угодно, быть почти кем угодно. Где он впервые получил представление о свободе.
Но даже свобода нуждается в направлении, пути, плане. И вот он сформировался, из хаоса и радости. Это было так замечательно, так восхитительно, что он боялся думать об этом, строить планы, отвлекаясь от настоящего момента.
Но если он просто продолжит полагаться на удачу, то окажется на грани неприятностей. Жизнь научила его, что Бог играет в кости со вселенной. А во всякой игре кости выпадают не тому, у кого везучая рука, но тому, кто знает, как метнуть кости как следует. Или как повернуть их так, чтобы перевес был в его пользу.
Он уставился на пустое поле перед собой и думал о книге, которую Луиза хотела, чтобы он написал. Он подумал о всекосмической крапленой игре и начал забавляться с заглавием: "Жульнические кости: история телепата". Нет, этого делать нельзя.
Он допил вино. Кости всегда выпадали в пользу телепатов, если они знали, как бросить. Нормалы знали об этом. Потому-то нормалы всегда пытались держать их вне игры, убить, запереть или приручить их как домашних животных. Телепаты были следующей ступенью эволюции, кардинальным шагом вперед – как тот первый предок приматов, который родился с одним, иначе повернутым, пальцем, противостоявшим остальным.
Вот оно. Он очистил экран.
"Третий палец" – написал он.
Он хотел рассказать историю не о себе, но о своем народе. Обо всех своих собратьях, даже тех, кто предал его, и – хуже того – предал свой вид.
Он сделает это. Но сперва он должен сделать кое-что еще.
Жюстин Акерман непонимающе смотрел на него несколько секунд, затем его осенило узнавание.
– Мистер Бестер? – спросил он.
Бестер слегка просканировал его, удовлетворенно кивнул.
– Что ж, я таки проделал с тобой хорошую работу. Ты меня не помнишь, а?