«Окопная правда» Вермахта
Шрифт:
Разумеется, и противоположность холодному дождю и грязи — жара и удушливая пыль также послужили причиной множества жалоб со стороны солдат, обнаруживших в закромах матери-природы такой запас мучений. «Мы двигались по грунтовым дорогам с глубокими колеями по песку и облакам пыли, — так Зигфрид Кнаппе описывал летнюю погоду в России в 1941 году. — Ноги погружались в песок и грязь, взметая в воздух облака пыли, обволакивавшие нас. Лошади кашляли от пыли, и запах стоял невыносимый. От песка лошади уставали не меньше, чем уставали бы от грязи. Солдаты молча маршировали, покрытые пылью, с пересохшими глотками и губами». «Мы, окутанные облаками раскаленной пыли, снова маршируем на восток, — подтверждает Гюнтер фон Шевен погодные условия августа 1941 года. — Отдыха нет. Почти однообразное движение вперед по голой равнине, в густых облаках пыли, вдоль бесконечных дорог, колонна за колонной. Лошади, всадники и орудия — все похожи на призраков». Гаральд
Пыль испытывала солдат на прочность повсюду. Мартин Пенк, писавший из Египта в сентябре 1942 года, отметил, что после артобстрела «землю накрывают похожие на призраков облака пыли и дыма». Во время отступления через Румынию в конце марта 1944-го Рембранд Элерт жаловался: «Пыль так невыносима, что время от времени не видно вообще ничего». А Клаус Хансманн в ожидании транспорта в глубине России наблюдал, как «колонны со снаряжением и боеприпасами тяжело движутся к фронту, укрытые огромным шлейфом пыли». Вскоре он обнаружил, что даже в закрытой машине спастись от пыли было трудно. «Места здесь были сухие, песчанистые луга чередовались с выгоревшими полями, — писал он. — Наша колонна двигалась, словно в песчаную бурю. Облака пыли просачивались в любую трещину в окнах… Колеса взметали в воздух фонтаны песка, закрывавшие солнце. Из-за невыносимой, сухой жары пот тек ручьями. Пыль обжигала нос и горло». Однако Вильгельму Прюллеру довелось стать свидетелем, пожалуй, наиболее удивительного зрелища, о котором он писал в своем дневнике: «Обочины дороги еще не просохли после дождя, и там легко можно увязнуть по колено, но посреди дороги уже появилась пыль. Тенты на машинах откинуты. Солдаты сидят в касках, с карабинами на коленях. Каждую машину окружает непроницаемое облако пыли».
Если жара, пыль, дождь и грязь лишь раздражали и мешали, то легендарные холода и снега России внушали подлинный ужас и обрекали солдат на долгие часы и дни мучений. Некоторых пугало уже само приближение зимы. Один из солдат утверждал осенью: «Уже не греющие лучи солнца, висевшего низко над горизонтом над равнинами, еще обманывали нас. Но каждый вечер… вдали скапливались зловещие черные тучи, громоздившиеся над степью. Их мрачные громады несли в себе… дождь, лед и снег надвигающейся зимы». Неумолимое приближение зимы казалось настолько угрожающим, что солдаты не могли не вспоминать иногда об опыте прежних зимних кампаний в России: «Теперь можно понять, как страдал Наполеон, располагавший более примитивным транспортом, в тех погодных условиях, не позволявших подвозить припасы для армии, — беспокоился рядовой Л. Б. уже в августе 1941 года. — Если нас застигнет зима, то и нам несдобровать. Стоит проливному дождю зарядить на несколько дней, и последствия мы ощущаем еще долгие дни. Особенно это касается снабжения. Пока сам этого не увидишь, даже и представить трудно, насколько это ужасно». Рядовой Г. Ш. признавался в сентябре 1941 года: «Объявление о том, что уже готовятся планы строительства и организации зимних квартир, гнетет всех нас… В любом случае, конечно, можно рассчитывать на отпуск. Но никто не хочет снова вернуться в эту серую и дождливую страну». Фельдфебель Г. Ш. с пылкой прямотой восклицал: «Боже, упаси нас от зимней кампании на востоке!»
Особенно пугала перспектива встречи с русской зимой новичков. «Ближе к концу ноября 1943 года мы наконец-то получили пополнение, — вспоминал Густав Кройц. — В основном это были молодые ребята из учебных частей… Они тут же начали жаловаться на холод. Жгли костры днем и ночью, изводя топливо, которое пригодилось бы позднее. Мне представился случай серьезно поговорить с ними об этом, и один из них ответил, что температура в тот день упала до минус десяти, и это, по его мнению, было ненормально. Я сказал ему, что скоро он сможет считать, что ему повезло, если температура упадет не до минус десяти, а до минус двадцати пяти, а в январе температура упадет до минус сорока. На этом бедняга сломался и заплакал».
Осенняя погода пугала и Вильгельма Прюллера. «Сейчас здесь очень неуютно, — отмечал он в своем дневнике в конце сентября 1941 года. — Ужасно холодно. Завернуться сразу в несколько одеял не получается… И кто знает, что еще нас ждет впереди… Ветер свистит в брезенте автомобильных тентов и задувает внутрь капли дождя. Стоит леденящий холод». Несколько дней спустя Прюллер беспокоится: «Осень наступила в ожидаемые сроки. Теперь встает вопрос — что лучше: ходить в шинели и потеть… или продолжать обходиться без нее?» Вскоре он получил ответ
«Метель несла снег почти горизонтально… Ветер колол лицо тысячей игл, — вспоминает Зигфрид Кнаппе. — Человек немел и деревенел от холода, начиная с ног, пока все тело не превращалось в сплошной комок боли. Чтобы согреться, приходилось надевать всю одежду, которая только была в нашем распоряжении… Каждый сражался с холодом в одиночестве, противопоставляя упорство и силу воли жестокой зиме». Однако тот первый удар, как с ужасом узнал Кнаппе, был лишь слабым подобием того, что ожидало его впоследствии.
«Нас настигла волна сковывающего холода… Грузовики и легковые машины не заводились. От холода начался массовый падеж лошадей… Теперь мы все окоченело кутались в одеяла. Каждый чувствовал себя униженным и сломленным холодом. Солнце вставало поздно… и нигде, насколько хватало глаз, не было видно ни единого свежего следа…
Лица и уши, если долго оставлять их открытыми, замерзали, и мы, чтобы избежать обморожений, оборачивали голову чем попало… Пальцы мерзли даже в перчатках… Они так коченели от холода, что отказывались выполнять какие бы то ни было действия. Мы не могли стрелять из винтовок».
«Чтобы двинуться дальше, приходилось преодолевать почти немыслимые трудности, — соглашался с ним Ги Сайер. — Приходилось выкатывать бочки с бензином и спиртом, чтобы наполнить топливные баки и радиаторы, запускать двигатели вручную, что было весьма утомительно, и убирать лопатами кубометры снега… Сильные снегопады так основательно хоронили дороги после прохождения каждой колонны, что их приходилось откапывать заново, ориентируясь по компасу… Нелепые и ничтожные, мы продолжали двигаться вперед сквозь бесконечную белизну». Клаус Хансманн дал пугающе точную характеристику непрекращающихся ужасов русской природы: «Осень: туман, дождь, сырые ночи в палатке, сырая одежда, холодная пища, грязь, трясина, заморозки, безысходность. Потом — зима: мороз, жуткий холод, неистовый ледяной ветер, метели и снег, укрывающий все сплошной пеленой, белые просторы, где заметны лишь фигуры, которые рисует ветер. Заснеженные деревни, одиночество». Далее Хансманн, что неудивительно, заключает: «Мы все так устали от России, от войны».
Тогда Хансманн еще не знал, насколько еще суровее станет зима. Позднее он писал:
«Сила стихии такова, что она буквально пронизывает конечности, и приходится долго настраивать себя, чтобы не потерять самообладания… Тебя несет, словно сухой лист… Ты продолжаешь медленно двигаться вперед, шаг за шагом продавливая грозную ледяную стену. Втянув голову в плечи, чуть наклонив ее набок, открыв рот и жадно глотая воздух, ты осторожно переставляешь ноги, одну за другой. Сначала ты делаешь широкий шаг, потом изо всех сил напрягаешь мускулы и замечаешь, что твое тело помаленьку движется вперед. Так ты и ведешь поединок со стихией — маленький, одинокий человечек… Ты все время движешься вперед. Вперед? Кажется, ты подходишь к дому? Ты осторожно поднимаешь голову навстречу буре и несколько секунд всматриваешься в белизну… Но вокруг все бурлит, и ты видишь только яростную снежную круговерть. Ты один… Где ты? Где этот дом?»
Страх заблудиться в снежной пустыне был, конечно же, вполне обычен. Гарри Милерт упоминал о «безумных метелях», которые «в несколько минут стирали хорошо протоптанные тропинки, заносили снегом целые деревни, уничтожая всякие ориентиры и не давая возможности найти дорогу». Метели были настолько сильны, что Милерт в отчаянии писал: «Положение наше ужасно. Наших окопов больше не видно… Блиндаж можно найти, только если увидишь воткнутый над ним на шесте пучок соломы. Любая дорожка или тропа исчезает за несколько минут… Вот мы и стоим на этом участке фронта в одиночестве, не зная, что творится справа и слева от нас». В день своей гибели Гюнтер фон Шевен также описывал отчаяние и крайний ужас «снежной пустыни», по которой он шел: «Безжалостные холода не проходят. Минус двадцать по Цельсию с постоянным восточным ветром, долгими метелями и глубоким снегом. В воздухе кружат кристаллики льда. Кажется, что вся вселенная пала жертвой оледенения. Мы в укрытии. К тому же мы загрубели».