Окопники

Коллектив авторов

Я ОТБИЛ СЕЛО…

Я отбил село… На поле боя, Над текучей русскою водой Сплю в траве: гранаты — в изголовье, Автомат с рожками под рукой. У того села в цепях пехоты Мы ползли… А поле рыл снаряд, На шинелях вражьи пулеметы Хлястики срезали у ребят. Я уснул легко и слышу телом Землю ту, что Родине вернул. За зеленым садом поределым Первый взвод мой тоже прикорнул. Я отбил село трудом и кровью, Плечи в липкой саже и в пыли. К моему склоняясь изголовью, Вечер, клонит травм до земли. Спится мне: За светлою рекою Не строчат кусты из ППШа, А жуют траву степные кони — Радости исполнена душа!

МЕДАЛЬ

Я сидя спал в разрытой щели, Уткнувшись в жесткий воротник, К уюту шапки и шинели За восемь месяцев привык. Был сон холодным и тягучим, Местами розовым чуть — чуть. А по холмам дымились тучи, Означив наш победный путь. Вниз по реке дома пылали, Чернела

степь — был страшный бой. Когда фашиста отбивали Последней силой огневой. К утру по речке все потухло, Ракета желтая извилась. И… выстрел! Гром над громом ухнул: Атака снова началась. Опять приземистые танки На наши брустверы ползут, И я песок смахнул с ушанки, Не попадая зуб на зуб… Огонь, и дым, и скрежет стали. Метались люди под холмом. России пахари пахали Снарядом, пулей и штыком. Я бил и бил, дыша неровно, По синим вспышкам в полосе И до последнего патрона Стрелял, куда стреляли все. Отвис ремень на потной шее, И автомат затих в дыму. Я шел, шатаясь, по траншее. Куда?.. И сам я не пойму. На дно солдаты оседали, Зажав гранаты в рукаве… Кто с желтым пятнышком медали, Кто с медной пулей в голове. А вражий танк матерый, дюжий… Громаду чем остановить? Вот — вот пойдет топтать, утюжить — Живых в траншее хоронить. И мы гремучие гранаты Швырнули в пасть ему… и в бок! И враг споткнулся воровато. Уткнулся в дымный потолок. Живые… Вышли мы к оврагу. Отважным — золото наград. — А мне? За что мне «За отвагу»?.. — За то, что выдюжил, солдат!

БАЛЛАДА ОБ ОГНЕ

— Огонь!.. — Огонь я вызвал на меня! Подносчики снаряды подхватили, Наводчики бусоли закрутили: Огонь, огонь железный на меня… — Огня прошу, настильного огня! Пускай пылает камень и броня, Меня берут в позорный плен Фашистский… Моею кровью красят камень мшистый, Орут вовсю, ликуя и браня. — Огонь, огонь предельный па меня! Огня, сынок, добавь сюда огня!.. — Моя душа багряна от горна, Я сам, кузнец и властелин металла. Но, коль в огне земля загрохотала, Идет беда коварна и страшна: — Давай огня, Еще разок — огня. Огонь… Огонь палящий на меня!.. — И берег наш, и луг заречный дальний Всегда мое ценили ремесло: Я молот знал и в звоне наковальни, — Клепал лемех и ладил чересло… Осколков горсть, своих, вошло в меня. — Прошу огня… Последнего огня! Мои враги мне больше не страшны, — Считают их дубы из-под ладони; И надо мной склоняются в поклоне Все пахари родимой стороны. … Сгорает день, стрекозами звеня, Я — властелин металла и огня. — Огонь — в меня!

ПЕРЕПРАВА

Как кровь, что алою была, Не потечет обратно в тело, Так жизнь, которая прошла, — Не обретет свои пределы… Верста ложилась по версте, Средь грома дымного и звона. Висели танки на хвосте Немецкой панцирной колонны. Врагом был взорван виадук, Упал в небыструю Маглушу, К реке сомкнули полукруг И наши танки, и «Катюши». Послали залп свой по врагу И закрутились на пригорке. Искали брод через реку, Дыша огнем, тридцатьчетверки. — Постойте!.. — им наперерез — Бежит малец, В фуфайке длинной. Кричит: — Постойте ж, наконец! Взорваться можно… Дальше — мины. За ним растерянная мать: — Родные, милые… Браточкн! Здесь можно броды отыскать, — Его послухайте… Сыночка! — Поставил мимы немец — вор — И слева к берегу, и справа. А череч ениып мамкин двор Нормальной будет переправа. Ич танка вышел политрук: — Хочяйскнй двор наклонно — ровен, — Да мере» речку ну жен сруб, А где возьмешь на это бревен? Скачала мать: — Ломайте дом! Ведь он… Хорошая соснина. Пока немые за бугром — Давите, бейте сатанину. — И стали хату разбирать — Большую, теплую, родную. — Не жалко, мать? — Не страшно, мать? — Переживем, перезимуем! Откину в сломанный топор. Убрала доску от фронтона. Череччабор и череч двор Пошла моторная колонна. И все в историю ушло Через подворье Кузнецова: Ново — Петровское село… Снега, Окопы Подмосковья. Забрел я в юность на пути: Еще жива, совсем седая… Светился орден па груди — Ютилась бабушка в сарае. … Как кровь, что алою была Не потечет обратно в тело, Так жнзнь, которая прошла — Не обретет свои пределы.

Я УПАЛ У РАЗБИТОГО ДОТА

Под Бреслау, за Одер — рекою, Я, споткнувшись, па камни упал. Не заметил, как в зареве боя От сомкнувшейся цепи отстал. Я спешу, порываюсь подняться, А сосед мой кивает: — Молчи!.. — Тени сада на окна ложатся, Над готической крышей — грачи. Стены, двери и девушка в белом, И такая вокруг белизна! — Где я? Что я? — Шепчу оробело. А за дверью бушует весна. Простынь мну непослушной рукою, Неразборчивых мыслей накал.. Да ведь это за Одер — рекою Я, споткнувшись, на камни упал! Я упал у разбитого дота И в бессилье лежал до утра. И родная пехотная рота… — Где пехотная рота, сестра? — — Наклоняется девушка в белом: — Вы в санбате у нас не один! Ваша

рога, понятное дело, От Бреслау пошла на Берлин. Громом танки ее прогремели, Самолеты гудят в облаках. Бьют «Катюши» по видимой цели. Слышит мир ее кованый шаг. — Не хочу этой белой палаты, И диета бойцу не нужна. Там ведь намертво бьются ребята, Выдаст им паек старшина. Ждет сержанта упавшего ротный — Эх, какой командир мировой! Он-то знает, в победу влюбленный, Что вернусь я здоровый, живой… — И сестра улыбнулась приветно: — Ваша рана в груди нелегка!.. — По Берлинской дороге победной Гравий бьют ветераны полка.

СОЛОВЬИ НАД ОКОПОМ

Чуть заря вдали затрепетала, Соловей затёхкал и затих, Над огнем и смертью, над металлом, Над судьбой товарищей моих. А за ним порывисто и ровно Грянули другие соловьи Вдоль системы нашей обороны, Где неотпожарились бои . Над кровавым нынешним, вчерашним, По — над лесом, лугом и рекой, Над пока невспаханною пашней, С гильзами пустыми под рукой. Над моей дорогою прощальной, Над весною, вмятою в кипрей, Свищет непонятный, нереальный Курский иль кавказский соловей. Мы свои патроны расстреляем, Бомбы многотонные взорвем. Голубым, цветным победным маем Пригласим на праздник соловьев. И пускай над замятью вчерашней, Над весною, вмятою в кипрей, Свищет голосистый, настоящий Курский иль кавказский соловей.

БУЙНЫЕ ТРАВЫ

Над черным окопом, у выбитой танками нивы, Зеленым дождем расплескалась ожины листва И шмель пробасил, залезая в цветок торопливо, И вышла на свез муравьев трудовая братва. Над черным окопом взметнулись узорные травы, Встречая последней военной зари торжество. Весна на Кубани согрела поля и дубравы — Не жаль ей ни красок, ни света не жаль своего. Татарник встряхнулся, склонясь над солдатскою хатой, Где юрка фанат да лопата, да гильзы на дне. Сюда я вчера выходил из заречной бригады По тропкам, по травам, по колкой шуршащей стерне. Зеленые травы над узким солдатским окопом, Глубокое небо, широкий простор ветровой, Как хочется встать над окопом простым хлеборобом, II травы потрогать, и в травы упасть головой. Высокие травы, ничто не согнет вашу прелесть: Ни штык, ни сапог, ни откованной бомбы заряд. Наклонит вас долу осенняя мудрая зрелость И самая добрая в свете рука косаря. Весенние граны, упругие, буйные травы, Вы солнышко пьете и силу земную пока, Взовьется ракета — и пахари мирной державы Рванутся на бруствер под клекот орудий полка. Столетние травы, расти вам в степи по колени, Сплетая дрожащие сеточки тонких корней. Цвести вам на крови солдат моего поколенья, Стоять вам на страже навеки уснувших парней.

РОМАШКА

Лейтенант из приплюсну той фляжки, Где фашистская сломлена прыть, Поливает степную ромашку, — Самому ж ему хочется жить! Забинтована грудь лейтенанта, Словно в пламени больно горят Две глубокие красные раны — Не дают поднимать автомат. После схватки ночной рукопашной Кровь еще на трапу не стекла. Не беда… Хорошела б ромашка, Поднималась из пепла земля. Будет праздник на улице нашей, Будет в новом цветеньи рассвет. Будет в белом разливе ромашек Жизнь моя до скончания лет.

ОГОНЬ ЗЕЕЛОВСКИХ ВЫСОТ

Памяти дяди моего Федора Петровича Журавлева

Казацкая быль Там, на Зееловскнх высотах, Последний бой жестоким был. И в том бою мой дядька Федор Шальную голову склонит… На трассах юрода Ростова Вершил он свой дрогальский путь: Имел коня, к нему подковы… Уздечку, бричку и хомут! И оторной, и смуглолицый Среди ростовских дрогалей — Кидал мешки в порту с пшеницей, Играя сплою своей. На случаи драки на весельи, Деды, ходящие в чести. Будили Федюшку, — В похмелья Дурную склоку разгрести. Он дышло брал от колесницы: Тяжел был в две руки захват… Он гнал гульбу через станицу — Кто, прав — не прав, кто виноват?!. Дрючиной вымахавшись яро, На страх своим, на зло врагам — Крушил трухлявые амбары. Ворота сыпались к ногам. …А тут, вдали от ридной хаты, Стремясь сдержать наш ярый штурм, В бой двинул Гитлер бесноватый Своих последышей — фольксштурм! Мальчишки шли картинно, пышно И их свинец свистел и выл… Озлившись, дядька Федька, дышло И здесь за комель ухватил. Он каску в сторону откинул, Поднялся грозно в полный рост: Сдержал рубеж… А сам загинул — В огне Зееловскнх высот! Война не ведает печалей, Когда под иен дымится кровь… Их по квадратам расписали, Зеленых фольксштурмовнков! Остался дядька с рваной раной Под серой насыпью земли. Умчался конь его буланый: Куда?.. Не знают дрогали! И время взвень сбивает лиру, Летит к безвестной стороне: То ль к заповеданному Миру То ль к незапамятной Войне.

ПОД СЕРДЦЕМ ПУЛЯ

… Под сердцем пуля у меня — Германская тупая пуля. Уж тридцать лег ее ношу я, Победно выйдя из огня. В живую ткань она вросла И тянет, гнет солдата к смерти, За то, что жизнь моя прошла По гребню смертной круговерти. За то, что сам стрелял и бил, И лез в отчаянные драки. Чужую злую кровь пролил, Вставал с гранатою на танки. Давно на свете нет войны, А пуля клятая напомнит Про Курск, Приволжские холмы… И сердце яростью наполни! Но как я пулю оторву От сердца?.. Чуть оно заноет!.. — И я живу, и не живу, Еще не выбывший из строй. Свое свинцовое литье Война от сердца не отпустит, Покуда в землю не опустят Со мною горюшко мое.