Окопники
Шрифт:
— Только бы добраться до переулка, а там считай, что мы у себя дома, — подбадривал меня Леонид.
Для этого требовалось перейти на противоположную сторону улицы. Перешли. Остановились на углу, посмотрели на табличку с названием переулка и в этот момент услышали:
— Товарищи офицеры, предъявите ваши документы!
Перед нами стоял патруль: капитан и два солдата.
Откуда они появились — непонятно.
Мы вытащили свои удостоверения. Они были неказистые, без фотокарточек, отпечатанные полковым писарем.
— А увольнительные есть? — поинтересовался он.
Никаких увольнительных у нас, конечно, не было.
Последовал новый вопрос:
— Где ваша часть?
— На колесах, на Окружной дороге.
Капитану мой ответ показался, видимо, дерзким, и он предложил нам пройти в комендатуру.
— Вот и повидался с сестрой, — тяжело вздохнул Леонид Куренков, пытаясь разжалобить капитана, но тот пропустил это мимо ушей.
В комендатуре наши документы подверглись повторному изучению дежурившим там майором. Он пришел к выводу, что такие бумажки может заиметь каждый. И к тому же в них не записано оружие, которое было при нас.
Рассма и)ивая нас в упор, майор возмущался:
— Появиться в таком виде на улицах столицы!.. О чем вы думали?..
— О встрече с сестрой, конечно, — ответил Куренков.
— Займись с ними строевой, пока будем выяснять, — приказал майор капитану.
— На строевую мы не пойдем, — твердо сказал Леонид. — Я еще раз прошу отпустить меня к сестре. Мне необходимо с ней увидеться. Вы это можете понять?
— Могу, но долг службы требует проверит ь…
— Вы не тех проверяете, товарищ майор, — сказал я.
— Прекратить! Смотрите, какой разговорчивый!
А я уже не мог остановиться:
— Хотелось бы мне посмотреть на вас, товарищ майор, на передовой! Пожалуйте к нам в полк. Мы как раз нуждаемся в пополнении…
— Товарищ майор, — робко обратился к дежурному капитан, — можег, одного отпустим к сестре, а этого, задиристого, — показал оп на меня, — задержим?
— Как заложника, — вырвалось у меня.
— А что? Это, пожалуй, мысль, — согласился майор.
— Один я никуда не пойду, — заявил Куренков.
— Иди, пока отпускают, — посоветовал я.
У нас отобрали оружие, и Леонида Куренкова отпустили. Меня же провели в Другую комнату. Я долго сидел на продавленном диване, томясь бездельем, пока не уснул. Когда меня растолкал Куренков, за окнами было уже темно.
— Пойдем. Вот твое удостоверение, вот пистолет. Разобрались…
Я хотел было зайти к майору и поблагодарить его за службу, но Куренков сказал, что и майор, и капитан сменились.
Поздно вечером мы возвратились в теплушку. Нашли нетронутым свой обед и принялись за давно остывшие суп и кашу. Леонид вытащил из кармана довольно объемистый аптекарский пузырек со спиртом — подарок от врачей поликлиники.
— Давай за дружбу и извини меня. Не думал, что так получится.
— Я без воды не могу.
— Суп холодный, сойдет вместо воды. Давай…
За нашим одновременно и обедом и ужином мы тихо говорили, вспоминали далекие, казалось, мирные времена.
— Пора спать, — наконец напомнил я.
— И то верно, — согласился Леонид.
На своем вещмешке, который ночью служил мне подушкой, я обнаружил письмо. Леонид чиркнул зажигалкой. По каракулям на треугольнике нетрудно было догадаться, что письмо от дяди Семена.
Утром я прочел письмо. Дядя сообщал, что погиб его младший браг — мой второй дядя, служивший на Северном флоте. Затонул вместе со всем экипажем подводной лодки. Он был немного старше меня и запрещал называть себя дядей. Не верилось, что его больше нет. Как я ни крепился, но слез сдержать не смог.
— Случилось что-нибудь? — обеспокоенно спросил Куренков.
Я отдал ему письмо, а сам спрыгнул на подмерзший за ночь, подернувшийся шершавой ледяной коркой снег и пошел вдоль нашего состава.
Кончились вагоны. Вокруг — ни души. Я шел по шпалам все дальше и дальше. Порывистый мартовский ветер сушил слезы.
Уже далеко от состава меня догнал Леонид. Сказал негромко:
— Тебя дежурным по эшелону назначили. Но ты не беспокойся: я за тебя отдежурю.
21
Большое село на Рязанщине, где переформировывался наш стрелковый полк, осталось далеко позади. Дивизия, пополненная людьми и вооружением, спешила на фронт. Рязанские проселки и большаки сменились тульскими, потом орловскими.
Местность здесь открытая, не то что Приильменье. Днем батальоны отсиживаются в небольших рощах и балках, поросших мелким кустарником. А ночью — переход километров в двадцать пять, а то и в тридцать.
— Суворовские чудо — богагыри по семьдесят верст хаживали, — подбадривал нас командир полка.
Ночью идти трудно. Вдвойне труднее, когда на одном плече карабин, на другом — противогаз, на боку — лопатка, за спиной — вещмешок со всеми солдатскими пожитками и запасом патронов, а вдобавок ко всему этому — труба, плита или двунога 82–миллиметрового миномета. Тяжело еще и потому, что солдат не знает, сколько ему шагать, куда, и что
иго ожидает впереди. Клонит в сон, особенно под утро. Иные умудряются вздремнуть на ходу. А как только прозвучит долгожданная команда «Привал!», все валятся на землю и мгновенно засыпают.
Я устаю не меньше других, однако на привалах обхожу свою роту, выясняю, нет ли отставших, не допускают ли нарушений светомаскировки заядлые курильщики. А главное, мне хочется, чтобы бойцы убедились, что я, хоть и самый молодой в роте, но не из «слабаков». Надо, чтобы они прониклись доверием к тому, кто будет командовать ими в бою.