Окопники
Шрифт:
— Капитан прислал. И осмотреть велел.
— А кто он такой, капитан твой? Что он ко мне прицепился?
Из ответа фельдшера следовало, что попал Куренков в отдельную роту связи. При очередной «подчистке тыла» из роты забрали на передовую повара, писаря и даже нескольких телефонистов. Вот поэтому-то капитан и вышел на дорогу заманивать к себе легкораненых.
— От меня ему будет пользы как от козла молока, — откровенно признался Куренков.
— Спи, утром разберемся!
А рано утром вместе с фельдшером наведался и капитан. Они оба
— Ты уж постарайся, — уговаривал капитан. — Сам знаешь, каково солдату на морозе без горячей пищи. Свари такую кашу, чтобы мои ребята всю жизнь тебя вспоминали. Или суп им состряпай пшенный, с тушенкой… Представлю тебя к медали за выполнение задания. Идет?
Куренкову хотелось сказать, что он еле сидит на нарах, что может подвести — не выполнить задания, но учел безвыходность положения и согласился:
— Ладно, постараюсь.
Часовой помог разжечь кухню и набить котел снегом. Леонид засыпал пшено в кипящую воду, помешал в котле длинной, обструганной палкой Показалось, что суп будет жидковат. Добавил еще пшена.
— Давно в поварах служите? — спросил часовой.
Куренкова и в этом тяжком его состоянии не оставило чувство юмора.
— Да нет! Можно сказать, учусь только.
— Работа на любителя, — продолжал часорой. — Я наотрез отказался. Не могу. Лучше буду по линии сутками бегать, чем мерзлую картошку чистить по ночам.
Посолив варево, Леонид не доверился собственному вкусу. Дал пробовать часовому. Тот одобрил:
— В самый раз.
И вообще суп ему понравился. Сказал, что доводилось едать такой только до войны, на полевом колхозном стане.
Что было позже, Куренков не помнил. Пришел в себя уже в медсанбате. Удивился, что лежит на койке, а еще больше тому, что около него ссорится с сестрой капитан — связист.
Отстранив сестру, капитан налил в кружку из той своей вчерашней фляги, приподнял Леониду голову и заставил «глотнуть». Стал извиняться:
— Прости, брат, что так получилось. Почему сразу не сказал, что ты лейтенант?.. Спасибо тебе за суп от всей роты. Выздоравливай. И будь уверен — я свое обещание выполню, медаль получишь…
19
Разговоры об отводе дивизии в тыл на переформирование начались давно — сразу после того, как она понесла большие потери в первых наступательных боях и перешла к обороне. Еще Кравчук уверял: «Через неделю, ну, самое большее, через десяток дней непременно отведут». Я однажды намекнул, что пророчество его не сбывается. «За что купил, за то и продал, — ответил он, нисколько не смутившись. И добавил назидательно: — Солдат всегда надеется на скорый отвод в гыл — так ему легче живется на фронте».
Мне вспомнился этот давнишний разговор с Кравчуком, когда остатки нашего полка
— Прощай, Северо — Западный! — оглянувшись назад и махая рукой, крикнул один из ветеранов, капитан Богданов, когда мы наконец выбрались из лесов и болог на обширное, до самого горизонта, поле, щедро высвеченное мартовским солнцем.
Но вот беда — снег здесь пропитался водою. Пока шли лесом, нас вполне устраивала наша зимняя обувка — валенки. А здесь они не годились. Вначале мы пытались выбирать на дороге места посуше, но вскоре такие попытки утратили смысл: в валенках хлюпала ледяная вода. Все наши помыслы
сосредоточились на крепких сапогах и сухих портянках. Больше ни о чем не хотелось думать.
Вместе с Богдановым и еще несколькими офицерами я догнал капитана Кулиша — заместителя командира батальона, в состав которого нас передали на период следования к месту переформировки. Завели с ним довольно шумный разговор о замене обуви. Всем нам хотелось тут же снять и забросить к чертям опостылевшие валенки и получить сапоги, на худой конец — ботинки. Заместитель комбата попробовал отшутиться. Кивнул на разбухшие валенки Богданова.
— Как автобусы!
Сам он был в сапогах. Рядом с ним стояла санинструктор батальона — тоже в аккуратных сапожках. И она не могла сдержать улыбки, глядя на нашу обувь. Нас это разозлило. В конце концов заместитель комбата пообещал выдать нам ботинки с обмотками, но никак не раньше следующего дня.
— Нет у меня сейчас ничего, — развел он руками. — Нет, понимаете?!
На ночь полк расположился в попутной рощице. Начали строить шалаши, запылали костры. Все усаживались вокруг них, сушили над огнем портянки, дымили махоркой.
Капитан Богданов отозвал меня в сторону и предложил переночевать в армейском госпитале, который, по его расчетам, располагался километрах в трех от нас, в большой деревне. Я сразу согласился. Прихватили с собою еще двоих — Леонида Куренкова и Федора Морчуна. Они, как и мы, были пока «без войска», в полковом резерве.
«Дипломатические» переговоры в госпитале были поручены Морчуну: он недавно лечился здесь и имел знакомства среди сестер. Нашлась знакомая и у Богданова. Она приветливо встретила нас на крыльце одной из хат. У нее был ласковый голос — не говорила, а ворковала. Мы же как-то сразу сконфузились перед ней в мокрых наших валенках и полушубках, испускавших густой кислый запах, забивавший все ароматы весны.