Окопники
Шрифт:
ПОСЛЕДНЕЕ ПИСЬМО СЫНА
Однажды после встречи с группой учителей Краснодара, когда я уже собирался уходить, подошла ко мне молодая женщина и, вероятно, не надеясь на положительный ответ, застенчиво спросила:
— Вы рассказывали, что встретили войну на Украине, в городе Котовске. Случайно не знали моего родственника — летчика Фоменко?
— Васю? Василия Фоменко? — пдэеспросил я, чувствуя, как заколотилось сердце. — Ведь это… это же мой командир, на одном самолете летали в сорок первом!
Женщина изумленно и радостно
— Что вы говорите?! Неужели это правда? О, как будет рада его мать! Она живет в Майкопе. А его сын Виталий
— инженер в Таганроге. Мать все время вспоминает Васю… Как ей хочется услышать, каким сын был на войне!
— Разве Вася погиб? Я ведь с ним расстался в конце сорок первого.
— Да… Матери и жене пришли похоронки.
Учительница Инна Васильевна Буланова дала мне
адрес Агриппины Ивановны Фоменко, и уже через несколько дней я был в Майкопе, у матери моего боевого друга.
Все, что я знал о нем, я несвязно, очень волнуясь, рассказал плачущей Агриппине Ивановне, а потом решил записать этот рассказ. Рассказ для его матери и для его сына. И для всех, кто видит солнце и ходит по цветущей земле.
* * *
Летать с младшим лейтенантом Василием Фоменко я начал после гибели его штурмана, высокого и красивого украинца. В самолете обнаружили всего две пулевые пробоины в верхней части штурманской остекленной кабины, и будь он ниже ростом на каких-нибудь пять сантиметров — смерть пролетела бы мимо.
Все любилн веселого лейтенанта, умевшего собрать вокруг себя слушателей, уже заранее улыбавшихся в ожидании очередного розыгрыша. Мы хохотали друг над другом, нисколько не обижаясь, поддаваясь обаянию молодости и силы, которое он излучал. Теперь его большое тело в синем комбинизоне бессильно лежало на остывающей вечерней земле. Еще полчаса тому назад лейтенант жил, думал, отстреливался от наседавших «мессеров»… Да и сейчас ничто не напоминало о смерти, только на белом летном подшлемнике свежо, как роза, алело кровяное пятно.
Василий Фоменко, бледный, осунувшийся, нервно покусывал пожелтевшую на знойных ветрах травинку и глядел на это пятно остановившимися глазами. Казалось, он был безучастен ко всему происшедшему, а он плакал — бесслезно и беззвучно, плакал всем своим существом. Когда уже нельзя было сдержать немое отчаяние, он торопливо ушел в лесополосу, и оттуда долетел до нас сдавленный стон командира.
На следующий день, когда я пришел на стоянку и отрапортовал Фоменко, он только молча пожал руку и отошел в сторону. Механик самолета Звягинцев крупно вывел красками на борту: «За Васю Филиппова» и наносил в этот момент три восклицательных знака, очень напоминающих бомбы. Оружейник со странной фамилией Любочка, худенький, действительно похожий на девочку, поставил на землю ведерко с краской и по — уставному ответил: «Здравия желаю, товарищ младший лейтенант!».
Это был экипаж самолета, с которым мне предстояло делить радости и неудачи фронтовой жизни, заменив убитого штурмана.
Самолет Су-2 был по тем временам хорошей скоростной машиной, со своими достоинствами
Хвостовой номер нашего самолета был 7. Как-то Вася сказал мне:
— Надо же, как я верил в семерку, думал, счастливой окажется! Ведь это особое число: семь дней в неделе, семь чудес света, семь раз отмерь, на седьмом небе…
— Седьмая вода на киселе, семь нянек, — добавил я.
— Да. Святое число… Вот только Васю не сохранило.
Первый боевой вылет с Васей Фоменко мы
совершили в район Киева. В бомболкжах висели зажигательные бомбы: ставилась задача поджечь лес, в котором скопились вражеские войска. Через несколько минут полета в голубой дымке стала просматриваться широкая полоса Днепра. Шесть наших самолетов шли двумя звеньями, в правом пеленге, изредка проваливаясь и снова восстанавливая строй.
День зарождался чистый и прозрачный. Позади нас всходило какое-то очень мирное, незадымленное солнце, и тревожное напряжение, которое охватило меня еще там, на аэродроме, перед самым вылетом постепенно и незаметно уплыло.
Я нажал кнопку внутреннего переговорного устройства, желая сообщить командиру, что впереди Днепр, и, понимая, что он сам это знает, продекламировал:
— Чуден Днепр при тихой погоде…
И тут же услышал в наушниках строгий голос летчика:
— Отставить лирику! Подходим к линии фронта. Следи за воздухом! Бомбы будешь бросать по ведущему…
Когда на подходе к цепи у самолетов открылись створки бомболюков, немцы открыли яростный зенитный огонь. Яркие трассы «эрликонов» потянулись к нам, выискивая свою жертву. Со всех сторон окружили рваные дымные облачка со зловещими огненными вспышками. Машину подбросило, в кабине запахло гарью…
Цель — небольшой лесной массив — была уже почти под нами, от ведущего самолета начали отделяться бомбы. Нажал на кнопку электросбрасывателя и я. Шесть болванок, начиненных термитом, полетели вниз. Не успел я отметить их падение, как наш самолет резко накренился влево и стремительно пошел к земле. Откровенно говоря, я испугался, что летчик ранен или убит, но в этот момент услышал, как заработали крыльевые пулеметы, одновременно раздался в наушниках оглушительный крик Фоменко:
— Получайте, гады! За Родину! За Васю Филиппова!
Потом я к этому привык. Так он делал всегда, когда
после бомбометания мы еще и штурмовали цели.
Летал младший лейтенант Фоменко самоотверженно. Он боялся пропустить хотя бы один вылет, просил командира эскадрильи посылать его на боевое задание ежедневно.
Однажды перед вылетом обнаружилась неисправность мотора. Старшина Звягинцев с гаечным ключем в руках колдовал под открытым капотом. Фоменко нервно торопил его, прикрикивал: