Окоянов
Шрифт:
Вот, говоришь, мне подмену ищешь. Давай сойдемся. А как Анне в глаза смотреть будем? Знаешь, какой только путь остается? Совесть потерять. И в чьей мы тогда власти окажемся? Думаешь, мы в этой чужой власти счастье найдем? Не для этого нас туда затягивают. Хоть за тридевять земель убежим, хоть сто лет пройдет. А потерянная совесть свою цену запросит.
– Значит, нечего мне ждать. Не будет у нас продолжения?
– Что ты, Бог с тобой. Не думай даже.
– Что ж, может я и взаправду в лапах у Сатаны оказалась, только ты Митенька, в этом немало виноват. Да и сегодня святошей рядишься, меня одну бросаешь.
– Если я с тобой пойду – значит, вдвоем сгинем. А перед Богом тебя никто спасать не будет. Каждый перед Богом сам спасается. Ты, может, как раз сейчас выбор делаешь – либо страсти свои мятежные ублажать, либо о душе думать, себя в чувство приводить. Только, похоже, ты к этому не готова. Грешная брага в тебе еще бродит.
– Ой бродит, родименький, ой бродит! Как бы я тебя любила, как бы лелеяла, что бы мы с тобой чудесного только не испытали! Я ведь огнем гореть могу. Может, надумаешь?
– Нет, Анютка, прости меня за то, что с тобой сделал. Нет, хорошая. У меня теперь другая дорога. – Митя поднялся, надел картуз, поклонился ей: – До свидания. В гости с Михаилом заходите. По родственному. Жизнь долгая. Ее по-доброму прожить надо.
Он пошел домой на непривычно легких ногах. Будто скала свалилась с плеч. Только где-то на отдаленном поле памяти всплывали воспоминания страстных ночей с Анютой и чей-то смешливый голосок пищал: «Дуракам закон не писан. Дураки живут за так».
31
Бандиты действовали на удивление дерзко. Под прикрытием темноты они бесшумно сняли охранявшего эшелон часового, а затем стали поочередно подгонять к вагону подводы и сбрасывать на них мешки с мукой. Между эшелоном и помещением охраны стояли еще два товарных состава, закрывавшие происходящее от посторонних глаз. Ограбление было обнаружено лишь через час, когда развод пришел менять часового. Боец был мертв, но по кровавым следам вокруг было видно, что он не дал застать себя врасплох и подцепил штыком одного из нападавших.
Антон с сотрудниками прибыл на станцию на рассвете и сразу же велел обследовать все выходящие со станции полевые дороги. В версте от города на одной из них были обнаружены следы муки. Судя по количеству украденного, бандитов было около двадцати человек. Организовывать погоню за ними с горсткой чекистов и пожилыми мужиками из отделения охраны было бессмысленно. Антон телефонировал в губчека о случившемся и стал ждать подмоги. К десяти часам на станцию прикатила из Нижнего мотодрезина с полувзводом чоновцев. Седов содрогнулся при виде спрыгнувшего на перрон командира отряда Хохолкова. Он с трудом переносил этого маленького, вертлявого человечка с сальным чубчиком и мышиными глазками, который был больше похож на шпаненка, чем на красного командира.
Раньше Хохолков был кунавинским маляром, красил в этой нижегородской слободе заборы и фасады и, в общем-то, никакого отношения к заводскому пролетариату не имел. Но в бурный период революции разухабистые манеры и наглая повадка помогли ему выбиться в люди, и вот уже года два Хохолков подвизался на разных мелких командных должностях. Отличали его при этом непомерное чванство и уверенность в собственной непогрешимости.
В прошлом году у Антона произошел с ним
По его приказу на улицу были выведены хозяева и скотина наиболее справных домов. Хохолков подходил по очереди к каждому хозяину и спрашивал, сдаст ли тот припрятанные излишки. Получив отрицательный ответ, он стрелял из нагана в лоб корове, и кормилица в конвульсиях умирала на глазах у владельца. Таким образом от карающей руки революции пало несколько буренок, и если бы не штыки продармейцев, дело кончилось бы бунтом.
Не понимающий крестьян Хохолков даже вообразить своими петушиными мозгами не мог, что такое мордвин. Если русский мужик считается упрямым, то мордвин стократ упрямее. Не добившись своего, он, матерясь, покинул Чиргуши.
От гнева Антона его спасло только то, что в этот день в Тольском Майдане пожгли дома всех комбедовцев, и Седов находился там на расследовании. По возвращении в Окоянов он написал на Хохолкова рапорт в губчека, но документ почему-то сгинул в недрах комиссии.
Теперь, нагло ухмыляясь, чоновец подошел к Антону и, не подавая руки, сказал:
– Окояновская преступность бежит впереди всех в губернии. В этом заслуга самого праведного в мире чекиста Антуана Седуова.
Антон не стал ввязываться в перепалку и предложил рассмотреть варианты действий. Он был уверен, что следы муки, найденные на дороге в Монастырку, являются отвлекающими. Это маленькое сельцо стояло на обширной безлесой возвышенности, и бандиты не пошли бы по такой местности в уже пробивающемся утреннем свете. Ее жители никогда не грешили бандитизмом и могли бы сообщить властям о подозрительном обозе.
Седов предполагал, что к ограблению могут иметь отношение лихие пойские мужички. Жители села Поя, лежащего неподалеку от одноименного разъезда, давно были замечены в вагонном воровстве. На окояновской станции у них имелись осведомители, и, пользуясь тем, что составы притормаживают или останавливаются на их разъезде, они, незаметно для охраны, на ходу цеплялись за вагоны, проникали на крыши, взрезали железную кровлю и выкидывали добро. Следом ехали повозки, которые и подбирали трофеи. Таким образом воровали в основном армейский провиант.
Однако все эти детали Антон не стал разъяснять Хохолкову, а лишь сказал, что следы муки найдены на монастырской дороге и нужно также проверить оперативную информацию в Пое. Хохолков без колебаний выбрал монастырскую дорогу, а довольный этим обстоятельством Антон – Пою. Разделили силы поровну. Хохолков с десятью чоновцами и знающим местность чекистом Редькиным сел на две подводы и отправился в Монастырку. Антон с четырьмя чекистами и шестью чоновцами отправился в Пою.
Седов знал председателя местного комбеда Горкина, бывшего солдата, отвоевавшего германскую. Однако, понимая, что Горкин связан круговой порукой, не надеялся много от него получить. Тот и вправду ничего, кроме общеизвестных вещей, не сказал. Единственное, что следовало из его рассказов, это указание на банду, орудующую в шатковских лесах. Она состояла из бывших белогвардейцев, в большинстве своем выходцев из окрестных сел.