Окоянов
Шрифт:
Поняв, что от Горкина ждать нечего, Антон велел обыскать дворы крестьян и установить, у кого отсутствуют лошади с повозками. Он полагал, что едва ли у банды был свой обоз, и если она связана с пойскими мужиками, то часть лошадей взяла у них. Обыски показали, что у двух крестьян, Степана Фокина и Федота Соломина, повозки вместе с лошадьми отсутствуют и они не могут объяснить факт их исчезновения. Их привели в комбед, стали допрашивать, но мужики, потупившись, молчали как могилы. Оба были не самыми богатыми на селе хозяевами. Скорее всего, бандиты отняли у них лошадок за какие-то прегрешения, и особой любви между ними быть не должно. Антон решил использовать это обстоятельство в допросе:
– Вот что,
– Ага, прочешешь ты Шатковский, – откликнулся Фокин, – тут и дивизии не хватит.
– Эх, Фокин, Фокин. А еще мужичок-лесовичок. Ну скажи, Фокин, куда десять тяжелых подвод с мукой могут бесследно исчезнуть? Я вот сейчас пошлю все въездные дороги в Шатковский лес со стороны Окоянова просмотреть, и найдем мы, по какой из них обоз прошел. Вот тебе и точка. Взвода вполне хватит, чтобы их найти и прищучить. Так что, жди встречи с дружками своими. Вместе под ревтрибунал пойдете.
Мужики стояли, повесив лохматые головы. Было ясно, что в присутствии свидетелей они рта не раскроют.
– Ну ладно, отдыхайте пока под охраной, в чуланчике. Думайте. А мы в это время дороги посмотрим.
Он поставил на часах своего сотрудника и сказал ему:
– Скоро Фокин до ветру попросится. Хорошо запомни, что он тебе шепнет.
Когда Антон через два часа вернулся в Пою, ему сообщили имя главаря и местонахождение лесного хутора, где скрывается банда. Довольный собой, он отправился в Окоянов.
32
Звонили к заутрене. Митя с Аннушкой шли на службу в Покровский собор. Золоченые купола его сияли над желтеющей листвой парка. Радостная торопливость перезвона наполняла душу особым ликующим чувством.
– Ноги как по воздуху летят, – сказала Аннушка. Она была уже на четвертом месяце, но легко несла беременность. С момента возвращения любимого мужа лицо ее не покидало выражение счастливого покоя. Сердце подсказывало ей, что Митя вернулся окончательно. Она не выглядела красавицей, но, как и большинство женщин из крестьянского рода Петуньиных, была стройна телом, белокожа и голубоглаза.
Митя ушел в себя, готовясь к исповеди. Уже третий год подряд, он грех за грехом вычищал из своей души черные тени своей жизни. И каждая исповедь давалась с трудом. За бурные годы подполья на совести его накопились и такие преступления, какие верующие люди называют смертным грехом. Особенно часто приходил на память случай, с которого начался его путь к Богу.
Весной шестнадцатого года лидер эсеров Виктор Чернов послал Булая в саратовскую организацию для оказания помощи на месте. У саратовцев сорвалось несколько «эксов» подряд, и было ясно, что среди них действует провокатор. Но неопытные партийцы никак не могли выявить «кукушку».
Митя действовал просто и безошибочно. О его приезде никто, кроме руководителя подпольщиков Храмцова, не знал. Они вдвоем определили круг подозреваемых из шести человек. Затем Булай снял угол у одинокой хозяйки на окраине Саратова, а Храмцов в течение недели по очереди «строго секретно» давал задание каждому проверяемому конспиративно передать запечатанный пакет «представителю Центра» в условленном месте. Место это хорошо просматривалось из окна Митиной квартиры.
Расчет делался на то, что провокатор сообщит в охранку о «представителе Центра» и она обставит место встречи филерами, чтобы пустить «хвост», а может быть, и арестовать его. Все действие происходило на пустынной улочке с частными домиками и высокими заборами, где чужому человеку спрятаться непросто. Почти у каждого хозяина на дворе бегал сторожевой пес.
Филеров он обнаружил, только когда задание получил последний проверяемый. Булай подивился тому, как мастерски работает саратовская охранка.
Примерно за полчаса до назначенного времени на пустынной улочке появилось трое подвыпивших мастеровых с балалайкой и гитарой. Двое из них вели под руки третьего, уже не вязавшего лыка и едва переставлявшего ноги. Дотащив тяжелого мужика до переулка, друзья попытались оплеухами привести его в чувство. Но тот только мычал и пускал слюни. Тогда они бросили его и, обнявшись, пошли дальше. Сценка была настолько естественной, что Митя поначалу не обратил не нее особого внимания. Лишь отметил для себя, что с того места, где лежал пьяный, просматриваются все стороны перекрестка.
Ближе к моменту предполагаемой встречи на улице возникли две мещаночки, которые стали прогуливаться, лузгая семечки и о чем-то оживленно разговаривая между собой. Питерский и московский сыски женщин-филеров не использовали, и Митя выпустил их из поля зрения.
После того как проверяемый, маленький кособокий человечек, потоптавшись на перекрестке десять минут, удалился восвояси, откуда-то возникли прежние мастеровые, которые прошли мимо «пьяного» и что-то коротко сказали в его сторону. Полежав еще пару минут, «пьяный» легко вскочил на ноги и последовал за ними. Затем из-за угла вывернул извозчик, который подобрал мещаночек и скрылся в том же направлении. Стало ясно, что это снимается с постов группа наружного наблюдения.
В тот же вечер на квартире Храмцова провокатор признался в сотрудничестве с охранкой. Молоденький чиновник местного Земельного банка, привлеченный эсерами для получения наводок на перевозку денег, он был мелкой сошкой, попавшей в жернова между революционерами и политическим сыском. Когда понял, что запираться бесполезно, разрыдался – только не убивайте, все скажу. После допроса снова начал молить о пощаде, и Митя сказал ему, что ликвидировать они его не будут, но требуют, чтобы он скрылся с глаз долой и больше никогда здесь не появлялся. Пусть пишет прощальную записку, вроде решил с собой покончить, а сам убирается к чертовой матери. Сначала он не поверил, снова плакал и молил выпустить, клялся никогда больше не связываться с жандармами. Его маленькое личико, залитое слезами и слюнями, вызывало жалостливое отвращение. Но жажда жизни все-таки обманула его, заставила схватиться за соломинку. Он начал писать дрожащей рукой прощальные строчки своей невесте – не могу больше жить, тошно на свете. Митя не спеша зашел ему за спину, и когда тот поставил точку, нанес короткий секущий удар под основание черепа. Так, как когда-то его учили китайские товарищи в Благовещенске. Человечек дернулся тряпичной куклой и упал головой на стол.
Взглянув на скованное ужасом лицо Храмцова, Митя велел ему вызвать еще одного подпольщика и под утро вывезти на тачке спрятанное в тряпки тело к железнодорожным путям. Положить поперек рельсов с запиской в кармане. От ячейки факт ликвидации провокатора представителем Центра не скрывать.
Утренним поездом он покинул Саратов.
Булай был волен распоряжаться собою после операции и выбирать место «лежки» по собственному усмотрению. Для него труднейшая часть работы только начиналась. Охранка жестоко мстила подпольщикам за расправы над своей агентурой и делала все возможное, чтобы найти ликвидаторов. Он знал, что на его поиски будет поднят весь агентурный состав нескольких губерний, и если он попадется, то шансов остаться в живых у него нет. Поэтому Митя не воспользовался партийными связями, среди которых наверняка были люди сыска, а ушел в «затон» – то есть туда, где если и была организация эсеров, то его в ней не знали.