Олег Рязанский
Шрифт:
— Разумно поступил, сотник, разумно. Ты нам как родной, однако в доме нынче уже не девочка — невеста, люди всякое могут подумать...
Степан продолжал косить глазом на дверь, но Алёна всё не появлялась. Пили и за победу, и за удачу, и за счастье. Степан ждал, что вот-вот боярыня объяснит, почему нет Алёны, но та молчала. Наконец не выдержал, спросил сам, здорова ли, почему не видно.
— Здорова, — коротко ответил боярин. — Спит уже.
Сидели долго. Боярин требовал рассказать всё в подробностях, пил неумеренно — за победу
Была уже глубокая ночь, когда наконец Корней встал, показывая, что пора прощаться. Степан и Юшка откланялись и направились к коновязи. Не успели они сесть на коней, как неожиданно появилась, вынырнув из темноты, Пригода.
— Пригода! — ахнул Юшка.
Она приложила палец к губам и зашикала. Потом увлекла обоих в сторону от ворот.
— Тише, сторожа разбудишь.
— Какой он сторож, ежели спит, — пошутил Юшка, обнимая Пригоду, но та отстранилась и шёпотом обратилась к Степану:
— Алёна Корнеевна велела тебе рассказать всё, как было...
Юшка опять полез обниматься, тут Пригода уже стукнула его по руке:
— Да угомонись ты! Видишь, сотник ждёт.
— И впрямь жду, — строго произнёс Степан.
Меченоша угомонился. Пригода поведала о вторичном сватовстве Милославских. Говорила она так, словно сама присутствовала при разговорах и всё происходило у неё на глазах, даже изображала поочерёдно то хмельного боярина, то боярыню, петляющую перед ним лисой.
Степан слушал, а в голове билась лишь одна мысль — опоздал!
— Боярышня ныне в дальней пристройке заперта, — закончила рассказ Пригода. — И никого к ней не допускают, кроме меня.
— Значит, либо свадьба, либо монастырь?
— Да нет же, нет! Ждёт она тебя и скорей умрёт, чем за Милославского пойдёт, — горячо заверила Пригода, не замечая несуразности и жестокости своих слов.
— Веди меня к ней, — потребовал Степан.
— Что ты, сотник! Сейчас никак не получится, только испортим всё. Потерпи до завтрева.
— Я уж боле двух лет терпел. Надобно мне её сегодня увидеть.
— Сегодня боярин на ключ запер. А завтра в полночь приходи в дальний угол сада — вот те крест, — там и встренитесь.
— Как ты завтра-то сможешь устроить? — недоверчиво спросил Степан.
— То наша с Алёной забота. Всё устроится. Увидишь.
Встретились они ночью, в глубине сада, у той самой беседки, что не раз давала им приют два года назад. Степан бросился к Алёне, но она не ответила на его порыв, стояла скованная, оробевшая, только губы подрагивали да часто моргали от волнения огромные, тёмные в лунном свете глаза. Он смешался, обнял, поцеловал как-то неуверенно. Разговор никак не складывался, словно легли между ними непреодолимой межой два года, что провёл он в плену. Казалось, именно сейчас, когда перед ним сидела взрослая девушка,
Из кустов за беседкой донеслось хихиканье, потом звонкий шлепок, потом возня и опять смешки — Юшка времени зря не терял. Пригода, засидевшаяся в девках при боярышне, была, видимо, не очень строга. Возня была столь красноречива, что Алёна встрепенулась. Степан почувствовал, как девушка вдруг напряглась — то, что происходило у Пригоды с Юшкой, будоражило и смущало её одновременно. Чтобы скрыть это, она отодвинулась от Степана, прикоснулась пальчиками к повязке на его голове и горестно сказала, вздыхая по-бабьи:
— Сколько себя помню, ты приходил к нам после походов раненым. И так мне хотелось приласкать тебя, приголубить. А я пряталась и думала: — ну что я перед ним, девчонка-несмышлёныш, косы растопырки, веснушки на носу!
— А два года назад, здесь, в беседке? — спросил Степан.
Алёна спрятала голову у него на груди, и он подумал, что ледок в их отношениях начал таять. Но тут за кустом опять засмеялись, завозились, и Алёна отодвинулась.
— Расскажи, как на Боже с погаными бились?
— Да что рассказывать, лапушка? — Степану совсем не хотелось вести разговоры, но он, надеясь, что вернётся близость, покорился. — Победы, они все одинаковые, это поражения разными бывают. После них совесть тебя мучает, вспоминаешь, ищешь, где да почему ошибся. А если победил, то делал, выходит, всё правильно.
— Получается, — спросила Алёна, — только несчастья тревожат душу, а удачи её баюкают?
— Получается, что так, — с некоторым удивлением согласился Степан. Сам он об этом не думал.
— Что же тебя сейчас тревожит?
— Молчание князя Олега Ивановича. Словно и не было славной победы московского князя. Словно и не участвовали рязанцы в этой битве! Я понимаю: Москва на Боже ордынцев разбила, а проклятый Бегич в отместку не Москву, а Рязань разорил. Не московские волости, а нас разграбил. Переяславль сжёг. А Олег Иванович всё никак на союз с Москвой не решится, руку дружбы Дмитрию не протянет! Или у него сердце не рвётся, как у меня, от горестей рязанского народа? Или он уже и не зрит страданий людских с высоты своего престола?
— А Дмитрий Московский, он какой?
— Дмитрий? — недоумённо переспросил Степан и задумался.
Заговорил он не сразу, медленно, словно сам открывал для себя московского князя.
— Простой, вроде и не великий князь. Ему только двадцать восьмой год пошёл, но бой задумал, как умудрённый воевода. Будто прапрадед его славный Александр Невский полки к битве расставлял. Рубился же сам в первых рядах.
— А ты? — ревниво спросила Алёна.
— И я не отставал. Дмитрий Иванович меня приметил, после боя милостивые слова сказал. — Степан вздохнул. — Вот если бы и наш князь так же милостив был, упал бы я твоему батюшке в ноги, просил бы твоей руки.