Олег Рязанский

Лиманов Юрий Леонидович

— А может быть, ты, сотник, ослеплённый славой волынского воеводы, не заметил направляющую руку великого князя? — спросил старший Кореев.

Степан не успел ответить, Олег Иванович опередил:

— Думаю, всё верно разглядел сотник, — сказал он. — Теперь ты повторить такой бой сумеешь?

Вот она, долгожданная милость! Степан увидел её в самом вопросе, князь протягивал её, оставалось только взять, но, начав говорить правду, он уже не мог остановиться.

— Бой на бой не приходится, государь, — ответил

он и по весёлой улыбке, возникшей под усами Олега Ивановича, понял, что и на сей раз правда помогла ему ещё на шаг приблизиться к цели.

— Потому и ходят: один сотником, другой воеводой, а третий вон даже стратигом, — проворчал обиженно боярин Корней, который никак не мог взять в толк странное поведение князя.

— А тебе какая цена, сотник? — спросил Олег Иванович.

— Не знаю, государь.

Князь опять милостиво улыбнулся:

— Надо бы нам посольство в Москву отправить с поздравлением. — Он повернулся к боярам. Те согласно закивали. — Думаю, брату моему Дмитрию Ивановичу приятно будет услышать наши поздравления из уст своего боевого соратника. Так что собирайся, сотник, послом в Москву.

— Олег Иванович, — вдруг подал голос всё это время молчавший княжеский любимец боярин Кореев, — не обидно ли будет Москве, ежели сотник приедет с посольством? Сотник — для гонца уместен...

— Пожалуй... — задумчиво протянул князь. — А ты как думаешь, сотник?

— Не знаю, государь, — повторил Степан.

— То-то, — не удержался от лёгкой подковырки князь. — О себе судить — не других в стратиги возводить. — Он помолчал, наслаждаясь растерянностью, отразившейся на лице Степана. — А если я тебя в стольники пожалую, то и цена тебе будет другая — стольник. Сие же Москве не обидно? — Этот вопрос был обращён к Корееву.

— Воистину так, Олег Иванович, — согласился гот.

Ахломатый подтолкнул локтем в бок боярина Корнея:

— А вот и милость, а ты говоришь — Москва, Москва...

— Целуй руку, стольник. — Олег Иванович протянул унизанную перстнями руку. Степан коснулся губами одного из них. — Завтра же отправляйся с Богом. Утром грамоты мои получишь. Достойных сопровождающих — для чести — отбери. И не забудь рассказать брату моему Дмитрию, как мы в Рязани радовались его победе над погаными.

Князь встал и, не отвечая на поклоны, вышел из палаты. Степан тоже поднялся, поклонился боярам и пошёл через длинную череду палат на крыльцо. В ушах звенели сказанные князем и Корнеем слова об Алёне. Нетерпение, волнение, боязнь, что каждый час может принести непоправимое, — все вместе подтолкнуло его на необдуманный шаг: когда на крыльцо вышел боярин Корней, Степан вдруг бухнулся перед ним на колени:

— Корней Андреевич! Боярин!

— Что ты, что ты, Степан! Встань! — смутился боярин.

Но Степан, продолжая стоять на коленях, заговорил горячо, сбивчиво, умоляюще:

— Ты был

другом моего отца. Мне после его смерти стал вторым отцом. А сегодня меня князь честью пожаловал. И добычу я с Вожи немалую привёз. Есть теперь на что поднять вотчину...

— Вот и слава богу, — перебил его боярин. — Рад я за тебя, княжья милость дорого стоит... Только не пойму я, пошто лбом-то пол колотить надумал? Говоришь больно путано.

— Корней Андреевич! — повторил Степан, не поднимаясь с колен.

— Просить коль чего хочешь — так проси прямо. Не тебе, стольник, предо мной на коленях стоять!

— Дозволь сватов к тебе заслать! — Степан как в холодную воду кинулся.

— Это кого же ты сватать собираешься? — спросил Корней, хотя, казалось, должен был сразу понять: в его доме только одна невеста. Но боярин продолжал недоумённо глядеть на Степана сверху вниз, глаза его, несмотря на сивую от седины бороду, стали вдруг детскими и растерянными.

— Алёну Корнеевну!

— Алёну? Вот оно что... — И вдруг, связав все болести, недомогания, слёзы, отговорки и недомолвки дочери, Корней прозрел и, с яростью сунув под самый нос коленопреклонённого Степана кукиш, закричал: — А этого не хочешь? Вот тебе Алёна! Вот! — Тут он заметил краем глаза приближающихся с конями своего стремянного и Юшку, осёкся, потом прохрипел осевшим голосом: — Не назови ты меня отцом, велел бы я тебя прямо сейчас, невзирая на милость князя, схватить и до полусмерти избить, чтобы и думать забыл о моей дочери! Как ты посмел за моей спиной... — Корней задохнулся от гнева и замолчал, подавляя в себе ярость. — Как же ты посмел, зная, что я её с Милославским сговариваю... Увижу тебя у моего дома, собаками затравлю!

Будто кто ожёг Степана кнутом, так ударили его эти слова. Он вскочил на ноги и, не сдержав себя, ответил Корнею:

— Никак ослеп ты в своём тщеславии, боярин?! О родстве с Рюриковичами мечтаешь? А того не замечаешь, что Олегу Ивановичу твоя близость с Милославичами как нож острый: с твоими землями да дружиной мелкий удельный князёк вровень с Пронскими встанет, того и гляди, на рязанский престол позарится. Аль и ты решил против нашего князя пойти? — Не дожидаясь ответа от потрясённого боярина, Степан выхватил повод из рук невозмутимого Юшки, вскочил на коня и погнал его в галоп.

В ту ночь он не сомкнул глаз. Крутился, места себе не находил. Вставал, пил воду, ещё и ещё раз перебирал в уме события вчерашнего дня, рассчитывал, как обернутся его слова, сказанные Корнею, о княжьей немилости, корил себя за несдержанность. Уже под утро, когда засинело небо на восходе и затих ночной ветерок, услыхал в предрассветной тишине, как кто-то скребётся в окошко. Это была Пригода. Степан не стал будить Юшку, сам отворил дверь и впустил её в дом.

— Случилось что?

Пригода округлила глаза.