Оленин, машину!
Шрифт:
— Неизвестно, сколько там сил противника. Может, будет проще навести на них сначала авиацию, а потом уже добить, кто останется. Если, как старик сказал, их там сотня или даже две, придётся нам туго, — ответил Добролюбов.
В самом деле. Мы как-то не подумали, что ДРГ может быть частью большого отряда, укрывающегося в нашем тылу. Значит, следак прав. Сначала нужна разведка.
— Я сам пойду, — вызвался Жилин. — Возьму Марченко и Прокопова.
— И меня, — добавил я.
Сержант глянул недовольно. Мол, ты водила, чего лезешь вообще?
— Я знаю японский, — выдал аргумент.
С этим Жилину было
— Значит, ставлю задачу: обнаружить лагерь противника. Выяснить численность, вернуться и доложить. Дальше решим по обстановке.
Перед выходом началась привычная неторопливая возня: каждый готовился по-своему. Бойцы осматривали оружие, перезаряжали автоматы, проверяли патроны. Кто-то менял магазины, кто-то проверял одежду, чтобы ничего не бряцало и не гремело. Воздух наполнился щелчками затворов и приглушённым шёпотом. Я тоже занялся делом — проверил магазин и затвор ППШ. В боевых условиях нельзя полагаться на удачу.
Увидел рядом оставленную японскую винтовку с оптическим прицелом. Решил взять с собой. Пригодится. В прошлой жизни у меня в отряде был снайпер с «Сумраком». Шикарная вещь — сверхдальнобойная снайперская винтовка из семейства винтовок Лобаева. Максимальная убойная дальность — до трёх километров. Здесь вокруг тайга, она бы едва пригодилась. Но вот японская вполне.
Жаль, патронов немного. Когда осмотрел подсумок самурая, нашёл всего десять патронов, а наши не подходят по калибру.
— Маловато будет, — проворчал про себя, но решил взять винтовку с собой. Лучше хоть что-то, чем ничего.
Вскоре мы выдвинулись. Кэцян шёл впереди, за ним Жилкин, Марченко, я. Замыкал отряд Прокопов. Я шёл и радовался тому, что лейтенант Добролюбов не стал интересоваться, почему обычный водитель отправился в разведку, причём не в первый раз. Он заметил, на что я способен, потому и доверяет. Это хорошо.
Одна только мысль не давала мне теперь покоя: почему самурай сказал, что не было сообщений о Хиросиме и Нагасаки? Возможно, японские власти просто запретили об этом распространяться. Но это вряд ли. Такое не утаишь: два крупных города сметены с лица земли, и чтобы ни одна газета или радиостанция ни слова? В СССР такое бы запросто прокатило. Когда рванул четвёртый блок Чернобыльской АЭС, в советских СМИ сообщение появилось только 27 апреля, через 36 часов после катастрофы. Диктор припятской радиотрансляционной сети сообщил о сборе и временной эвакуации жителей города. А вся страна узнала лишь 28 апреля, в 21:00, когда ТАСС передало коротенькое сообщение про аварию, во время которой «повреждён один из атомных реакторов».
Или японские власти, как и любые другие на свете, пытаются не допустить паники?
Всё-таки у меня ощущение, что здешняя история идёт иным путём. Уж не моё ли появление тут сработало, как эффект бабочки?
Глава 38
Тропа быстро начала то исчезать, как будто растворилась в тайге, то появлялась снова. Кэцян сделал знак рукой, и мы, следя одному ему известным маршрутом, свернули в сторону, углубляясь в непролазные заросли. С каждой минутой идти становилось труднее. Высокая влажность делала воздух густым, почти непригодным для дыхания. Комары, мошки, вся эта мелкая гадость жужжали над нами, норовя забраться под пилотки, гимнастёрки, не говоря уже
Струйки пота стекали по лицу и шее. Тропа становилась всё круче. Каждый шаг был испытанием — ноги скользили по мокрым корням, ветки и хвойные лапы норовили ударить по лицу. «Да, это тебе не по лесопосадкам среди бескрайних полей перемещаться», — подумал я, вспомнив своё недавнее военное прошлое. К тому же деревья в тамошних местах к тому моменту, как мы шли «прощупать» очередной опорник, уже были, как правило, тщательно прорежены артой или летунами. Здесь всё настоящее, нетронутое человеком.
Из нас всех, — вот что значит местный житель! — один Кэцян шёл уверенно, хотя даже для него бурелом был непростым испытанием. Иногда приходилось буквально карабкаться по валежнику, хватаясь за сучья и корни, чтобы не съехать вниз, в какую-нибудь яму между деревьями. Высокие стволы порой были словно сломаны гигантской рукой: буря (или, как на Дальнем Востоке их называют, тайфун) разметала их по земле, как спички. Слева и справа тянулись заросли густых кустов, а впереди таежные гиганты с редкими просветами неба над головой закрывали всё пространство. Рядом с ними я ощущал себя крошечной букашкой.
Марченко в какой-то момент, нарушив тишину, негромко буркнул:
— Черт знает куда он нас ведёт, буреломом этим. Ноги переломаешь, пока дойдёшь. Может, прямо в лапы к японцам.
Я оглянулся на него и тихо ответил:
— Терпи. Не нравится — оставайся тут, комаров кормить.
Марченко только махнул рукой, и мы продолжили путь.
Каждый шаг требовал сосредоточенности. Любое неверное движение могло стоить жизни: под ногами скользили мокрые камни, гнили ветки и иголки, размытые дождями и разорванные корнями. Тайга словно сама по себе защищалась от любого, кто решился её пройти, как будто была союзником японцев. Сзади кто-то зацепился за корягу и шёпотом выматерился, но движение не остановилось.
Впереди Кэцян внезапно остановился, поднял руку. Мы замерли. Жилин чуть не налетел на него, но вовремя притормозил. Я подошёл ближе, обернулся на Марченко — тот, пристально глядя на китайца, прищурился.
— Что там? — тихо спросил Жилин у проводника.
Тот не ответил. Тайга вокруг нас стояла глухой стеной. Ничего не было видно, только деревья и непроглядная зелень. Всё застыло в ожидании — даже гнус вдруг стих, словно почуял, что впереди что-то есть. Я сжал крепче автомат. Пальцы уцепились за влажный приклад, и я почувствовал, как напряжение начало медленно подниматься вверх по телу. В этот момент любые мелочи приобретали смысл — шум листьев и хвои, шевеление веток под ногами, даже дыхание своих было слышно так чётко, как никогда.
— Там дальше идти совсем узко. Опасно, — едва слышно сказал Кэцян, глядя вперёд. — Лучше обойти.
Сержант кивнул и дал сигнал двигаться дальше, но предельно осторожно. Мы продолжили путь, свернув с основной тропы, пробираясь через густые кусты. Теперь пришлось идти очень медленно — бурелом стал слишком плотным, ветки царапали нещадно, словно пытаясь остановить. Я оглянулся на Прокопова — он шагал тяжело, недовольный, но молчаливый. Никто не говорил ни слова, все сосредоточились на нелёгком пути.