Оленин, машину!
Шрифт:
Он кивнул.
— Да. Их цель — сорвать командование, посеять хаос. Они считают, что это может дать нам преимущество, чтобы произвести перегруппировку, а им –умереть с честью, если всё пойдёт не так.
Слушая его слова, я понимал, что времени мало.
— Теперь ты… сделаешь то, что обещал? — снова спросил японец.
Я посмотрел в его глаза. Он ждал конца с достоинством, готовый принять свою участь. Я чувствовал напряжение в воздухе, каждый мой мускул был напряжён. В голове вихрем проносились мысли: мог бы его взять в плен, заставить говорить больше, но этот
Я присел на корточки напротив него и спросил:
— В каком ты звании?
Японец посмотрел на меня настороженно, затем выдохнул.
— Лейтенант.
Я кивнул, осматривая его грязную форму.
— Ты что-нибудь слышал про Хиросиму и Нагасаки?
Его лицо напряглось, но видно было, что он не понял, о чём речь.
— Хиросима? Нагасаки? — переспросил он, нахмурившись. — Нет, не слышал. Что с ними?
Я посмотрел на него, словно изучая его реакцию. В глазах не было и намёка на осведомлённость.
— Об американской бомбардировке что-то слышал? — продолжил я, пристально следя за его лицом.
Он замотал головой, и я заметил искреннее удивление в его глазах.
— Ничего. Последнюю радиопередачу из Токио я слушал два дня назад. Ни слова об этом.
Я нахмурился. Выходит, они ничего не знали о катастрофе, которая уже случилась с их страной. Или… её просто не было?
Ладно, пора заканчивать.
Я тихо вздохнул, отпуская его руку. Подошёл к винтовке. Самурай не сопротивлялся, только наблюдал, как снимаю оружие с предохранителя. Чувствовалась его покорность — не как проявление слабости, а как воля, сознательный выбор. Подняв винтовку, я навёл ствол на его грудь. Японец закрыл глаза, выражение лица было спокойным.
Выстрел прозвучал глухо, почти без эха в полупустом здании. Снайпер пошатнулся назад, рухнул на пол. Смерть наступила мгновенно. Я опустил винтовку, глядя на его тело. Потом взял его документы, снайперку тоже прихватил с собой — пригодится. Быстро спустился вниз, подошёл к забору и позвал:
— Марченко! Обойди дом с фронта. Всё кончено.
Разведчик быстро сделал, как сказано. Мы прошли через площадь, сделав знак своим — «Всё в порядке!» — чтобы не пристрелили ненароком.
Когда подошли, увидели, что бойцы стоят хмурые. Не выжил Семченко. Пуля самурая разворотила ему грудь, у парня не было ни единого шанса. Будь мы даже в моём времени, ни один бы хирург, хоть с золотыми руками, хоть с бриллиантовыми, не сумел бы спасти. На душе было горько, одно лишь успокаивало: я отомстил за смерть нашего товарища.
Подошёл к лейтенанту, доложил о том, что узнал от снайпера. Добролюбов тут же полез в планшет, раскрыл его, стал изучать карту.
— Чёрт, тут этих тропинок видимо-невидимо, — проворчал, водя пальцем по прозрачному пластику.
Я кивнул и посмотрел в сторону, услышав шум.
— Товарищ лейтенант! — громко позвал сержант Жилин, обращая внимание командира.
Мы изрядно напряглись: со всех сторон начали появляться местные жители. Они вылезали из каких-то щелей, дыр, выходили из-за полуразрушенных
Я посмотрел на Добролюбова.
— Явление, твою мать… — выругался Жилин.
Лейтенант замер, прищурившись, всматриваясь в приближающуюся толпу.
— Спокойно, — сказал он тихо. — Держим дистанцию, но не стреляем, пока не увидим угрозу.
Толпа подступала ближе, голоса сливались в сплошной поток, из которого я не понимал ни слова. Вскоре мы оказались окружены толпой китайцев, которые выглядели ужасно: голодные, чумазые, грязные оборванцы. Они смотрели на нас со страхом и надеждой.
Глава 37
Старики, женщины с детьми на руках, подростки (мужчин призывного возраста практически не было, разве парочка инвалидов) — они стояли вразброс, переглядывались и что-то пытались объяснить. Но кому? Мы не понимали их, они нас. Что делать с ними — непонятно. Деревня вроде освобождена, японцев больше не видно, а дальше что?
Я посмотрел на Добролюбова, тот просто пожал плечами. Неясность разливалась по рядам — мы не знали, куда их девать и что с ними делать. Может, это ловушка? Может, разведка? Все эти вопросы проносились в голове, но ответов не было.
— Что с ними делать? — тихо спросил я лейтенанта.
Тот лишь покачал головой:
— Вот и я думаю…
Добролюбов быстро сориентировался в ситуации и громко обратился к бойцам:
— Кто китайский знает?
Все молчали. Никто не знал. Стояла неловкая тишина, слышались только перешёптывания местных, которые сбились в кучку, осторожно переглядываясь. После того, как наш командир громко спросил бойцов, местные притихли немного. Лейтенант нахмурился, обвёл нас взглядом, а потом решительно крикнул в сторону сельчан:
— Русский язык кто-нибудь из вас понимает?
Сначала китайцы перешёптывались. То ли боялись ответить, то ли решали. Наконец, из толпы робко вышел старичок лет 80-ти. Маленький, тощий, с измождённым лицом, босой, в грязных штанах и рубашке, из-под которой виднелись сморщенная кожа и ребра — видно было, что голодает. Он с трудом держался на ногах, опираясь на бамбуковую палку. Но, тем не менее, шагнул вперёд и, склонив голову, сказал хриплым голосом:
— Я… мало-мало говорю… русский.
Мы с лейтенантом переглянулись. Кажется, наконец-то появился шанс хоть что-то узнать.
Лейтенант, нахмурившись, подошёл к старичку и, глядя ему в глаза, заговорил громко и чётко:
— Японцы ушли? Сколько их было?
Старичок, немного прищурившись, подумал и ответил дрожащим голосом:
— Ушли… Много было. Может, сто. Может, меньше. Мы не считать.
Добролюбов кивнул и задал следующий вопрос:
— Где прячутся люди? Почему деревня пустая? Это все жители? — он показал на толпу, которая только с первого взгляда нам показалась большой, а как прикинули — человек с полсотни, не больше. Здесь должно быть намного больше — деревня не маленькая.