Олений заповедник
Шрифт:
– Поэтому мне бывает стыдно и я чувствую себя полным ничтожеством, когда разговариваю с такими, как ты. Как все-таки…
– Насколько я понимаю, ты знаешь Мэриона Фэя, – прервал я его.
– Этого мерзавца. Пара девчонок, с которыми я знался, выполняли кое-какую работенку для него, и пошел слушок, что я сутенер. Такого рода вещи случаются, когда начинаешь преуспевать в нашем деле.
– А ты хочешь преуспеть, верно 7– осведомился я.
Он настороженно посмотрел на меня, словно пытаясь понять, насколько важно для меня хорошо к нему относиться.
– Как
– Неизвестно. Может, и добьешься.
– За мной тянется одна скандальная история. Я жил с одной трахалкой, и она втюрилась в меня. Только это была безнадега. Я терпел ее сколько мог, а потом сказал, чтоб она проваливала. И знаешь что? Она покончила с собой. Хочешь верь, хочешь нет, я ведь думал сделать как лучше. Какая заварилась каша! Говорят, что я довел ее до этого.
А когда Тони Тэннер был не наедине со мной, он держался иначе. При других он всегда нападал на меня. Они с Лулу, случалось, вели своеобразный обмен мнениями.
– Ты мальчик, которого ничто не способно возмутить, – однажды сказала она ему.
– Значит, невозмутимый? Лапочка, да я как кисель.
Лулу рассмеялась.
– Держу пари: чуть не теряешь сознание, входя в комнату.
– В твою милую комнатку? – Тони покрутил пальцем волосы. – Впусти меня, и я такую бурю устрою, что весь дом разнесу. – Он произнес это так громко, что люди за соседними столиками повернули к нам головы. Тони подмигнул им, и они снова опустили глаза в тарелку. – Какие же вы милашки, – произнес он, обращаясь к ним.
– О Господи, – тяжело вздохнул Тедди Поуп. В эти дни настал его черед сидеть с мрачным видом.
– В чем дело, – сказал Тони, – ты истекаешь кровью?
– Хотел бы я, чтоб ты уже стоял в рейтинге Биммлера, – сказал ему Поуп. – Стало бы легче дышать.
– А я хочу сообщить тебе новость, – сказал Тони, – знаешь, сколько писем от поклонников и поклонниц я получил на прошлой неделе?
Тедди зевнул и отвернулся.
– Как жаль, что ты боишься меня, – сказал он мне на ухо.
Его манера держаться многократно менялась. В первый вечер он принялся меня поддразнивать.
– Я вижу, ты так и остался застенчивым авиатором, – сказал он. И снова зевнул. – Извини. Я забыл, что ты влюблен.
Постепенно дело пошло на лад. После нескольких вечеров, проведенных вместе, он стал даже дружелюбен.
– Когда перевалишь за тридцать, как я, – сказал он однажды, – поймешь, что роман можно завести, лишь забыв об условностях.
А Тони с Лулу тем временем почему-то беседовали о Мессалине.
– У тебя от Мессалины ничего нет, мышка, – говорил Тони.
– Ты мне нравишься, Тони, – сказала Лулу. – Ты такой первобытный.
– Я весь покрыт татуировкой. Полюбуйся.
Все происходило приблизительно так. Усугубило мое настроение одно открытие: после нескольких дней я обнаружил, что, согласно ходившей по Дезер-д'Ор сплетне, Тони уложили в постель к Лулу, а Тедди – ко мне.
– Теперь, когда мы стали любовниками, – однажды вечером сказал с усмешкой Тедди, – разреши предупредить тебя, что у меня дурной характер. – И разыграл сценку с рассказом своей биографии. – Моя мать
– Ты же это не серьезно, – сказал я ему.
Тедди посмотрел на меня.
– Серджиус, ты меня не любишь, – сказал он.
– Я ничего не чувствую ни так, ни этак.
– Нет, чувствуешь. Тебе со мной не по себе. Многим людям со мной не по себе, но это еще не значит, что они могут смотреть на меня сверху вниз.
– Ты прав, – сказал я ему. – Извини.
– Ты действительно считаешь нужным извиниться?
– Да, – сказал я. – Все имеют право любить так, как могут. – Я действительно так думал – полагаю, я не мог думать иначе, но в этом, должно быть, прозвучало превосходство.
Тедди выдохнул дым мне в лицо и сказал:
– Я терпеть не могу выпендриваться. Но почему-то в твоем присутствии мне этого хочется.
– Хватит, ребята, прекратите, – прикрикнул на нас Тони Тэннер. – Дулу не слышит, даже когда я шепчу ей на ухо.
– Давай выйдем и немного поговорим, – предложил я Тони.
– Говори в присутствии слушателей, – ответил он. – Это меня стимулирует.
– Ты сам очень стимулирующий. Когда вокруг тебя толпа, – сказал я ему через столик. Он был фунтов на двадцать тяжелее меня и явно в хорошей форме, а я нет, но меня не волновал исход. Удовольствие от бокса мне давали руки. Как почти все, бокс можно назвать хорошим тогда, когда он идет в ритме, и, пожалуй, в еще большей мере – когда он идет без ритма. Я был настолько готов схватиться с Тони, что надеялся: он окажется хорошим боксером – мне не хотелось, чтобы схватка сразу окончилась. – Я вот что скажу тебе, дружище, – сказал я, – ты выйдешь со мной или будешь сидеть тут и слушать, что я говорю?
Но Лулу положила этому конец.
– А ну прекрати, Серджиус, – набросилась она на меня. – Ты человек жестокий. Ты же, по сути, профессиональный боксер.
– А ведь ты, – с облегчением произнес Тони, – не упомянул об этой детали, верно?
Я не понимал, кто и когда кажется мне хуже – Тони, Лулу или я сам. Я не мог даже придумать, что сказать. А вот Тони – надо отдать ему должное – знал что говорил.
– Что ж, почему бы нам и не выйти? – сказал Тони. – Только когда ты меня разделаешь, разделывай как следует, потому что если ты меня не убьешь, у меня есть парочка друзей, которые найдут тебя.
– Хватит, пошли, – сказал я, вставая.
И Лулу снова нас остановила. Такой это был вечер. Не знаю, как насчет других, но в тот вечер я не один час сидел и пил, и весь нерастраченный адреналин горел во мне.
– Вот что, дружище, давай забудем об этом, – сказал в конце вечера Тони, а я был настолько глуп и настолько измотан, что, если уж быть предельно искренним, даже пожал ему руку.
Неделю мы четверо протерпели друг друга, а потом настало время Тони и Тедди возвращаться в киностолицу. В тот вечер, когда они уехали, на Лулу нашло плохое настроение. Я повел ее в один из клубов, но она никак не могла успокоиться.