Ольга, королева русов. Вещий Олег
Шрифт:
Если бы это все происходило с ним в Византии, Асмус точно знал бы, куда она ведет. В украшенное золотом высокое седло полководца. Но эти варвары мерили иными мерками.
Свенельд смеялся только в кругу своих самых близких друзей детства. Да и то чрезвычайно редко. Но он бы расхохотался в голос, если бы узнал, куда тайные мысли привели нарядного ромея.
Воевода был прежде всего – воеводой. Он им родился, он любил и гордился своим делом и своим мастерством.
Асмуса он раскусил довольно быстро. Да, смелый, да, слову верить можно – до известного предела, разумеется, – да, умеет, если надо, понравиться и даже убедить в чем-то, нужном прежде всего ему самому.
Когда эта мысль пришла Свенельду в голову, он внутренне вздрогнув. Нарисованный им в уме характер ромея показался вдруг характером соблазнителя, перед которым не устоит ни одна женская душа. И мгновенно подумал о княгине Ольге.
Он любил ее, а значит, представлял прежде всего женщиной. Не умной и горделивой дочерью конунга русов Олега, не полудетской королевой русов, не супругой Великого Киевского князя, а – женщиной. Причем женщиной, напичканной такими тайнами, что воеводе стало жарко.
Может быть, это чувство и называлось ревностью. Ревность – страх потерять что-то чрезвычайно ценное, невероятно дорогое, лично принадлежащее мне. И недоверие к тому, кто олицетворяет это, будь то мужчина, женщина или ребенок. Как бы там это ни называлось, но, ощутив возможность потери, Све-нельд иными глазами взглянул на византийца.
Опытный придворный сердцеед Асмус верно определил причину вдруг изменившегося отношения воеводы к нему. Причина была вычислена правильно, только не вытекала из тех следствий, которые предполагал византиец.
Свенельд встретил его сухо. Куда суше, чем это допускалось во взаимоотношениях киевской знати.
– Свободен. Княгине передашь, что я жду ее решения. Только ее. Если голоден, скажи моей челяди. Ступай.
Асмус вышел в полной растерянности. Молча сел в седло, замер, точно боялся, что все мысли растрясутся во время скачки. И довольно долго не трогался с места, стараясь успокоиться и начать более или менее хладнокровно прикидывать, что же вдруг произошло с обычно очень выдержанным воеводой.
– Что-нибудь не так? – спросил старший стражи.
– Задумался, – сказал Асмус, трогая коня. – И, кажется, все понял.
Он понял то, что его устраивало. Свенельд взбеленился от долго сдерживаемой ревности, только и всего. И, успокоившись, византиец перевел коня на походную рысь.
А пока он размышлял о причинах, воевода с доброй улыбкой объяснял братьям, зачем он возвращает их в княжескую дружину и чего ожидает от них в самом ближайшем будущем.
– Вы очень правильно поступили, когда подняли шум среди воинов, что мои дружинники изодеты, а княжеские ходят в сермяге. Это вынудило князя Игоря решиться на поход, который ему ничего не сулит. Вы
– Вроде бы великий князь говорил что-то о Византии. Не дружинникам, конечно, великий воевода, но такие слухи дошли до нас.
– Верные слухи и неверные мечты! – Свенельд жестко усмехнулся. – Печенеги не пустят его дальше порогов. А вы, братья, поднимите шум, что это – пустая угроза и надо идти через пороги. И – запомните и будьте осторожны! – у порога Неясыть всадники печенегов ударят вам в спину.
– У Неясыти, – старательно повторил младший волк и вздохнул.
Воевода улыбнулся. И разъяснил:
– Нападение будет коротким, но с очень большим шумом. Вы все поняли, молодые волки Годхар-да? Тогда какая ваша задача?
– Заорать, что надо уходить, пока всех не перебили, – ответил Рудвольф.
– И вы ее выполните, – строго сказал Све-нельд. – Надо, чтобы великий князь направил дружину в Древлянскую землю.
– Там хуже, чем на порогах, – заметил Ад-вольф. – Там кругом – лес, и ничего не видно. А из леса летят стрелы. Мы были там с великим князем на полюдье.
– Князь Мал отбиваться не станет, – сказал воевода. – Важно, чтобы князь Игорь с дружиной оказался в Древлянской земле. Как только вы там окажетесь, вам передадут, что следует сделать.
Вот в этой задаче и заключалась основная причина почти оскорбительной резкости воеводы в ответ на приветливую улыбку Асмуса. Византиец должен был уехать немедленно, потому что Свенельд не выносил самой мысли, что кто-нибудь уловит хотя бы намек на его тайны.
Через неделю после свидания со своей супругой и сыном – оно было последним, но только Ольга знала, что оно будет последним – великий князь выехал на смотр дружины, а еще через десять дней отправился в поход на Византию вниз по Днепру. И вновь тяжко застонали рабы на веслах, и вновь надсадные вопли их начали рвать речную тишину.
За это время молодые волки вернулись из отлучки и дисциплинированно выехали сначала на смотр, а потом и в поход на второй насаде. Они хорошо усвоили задание и начали действовать задолго до того, как дружина великого князя свернула с Царьградского пути в дебри древлянских лесов. Не потому, что посмели ослушаться приказания Свенельда – во всем Киевском княжении не нашлось бы, пожалуй, человека, который решился об этом хотя бы подумать, – а потому, что, здраво обсудив между собой, как, когда и что именно нужно будет сделать, пришли к мысли, что почву для посева следует готовить загодя.
Великий князь сплавлялся на первой насаде, на второй никогда не появлялся, и все же братья действовали весьма осмотрительно. У них уже имелись единомышленники, по тем или иным причинам несогласные с князем Игорем, и в этот тесный дружинный круг по одному, по двое приглашались наиболее отъявленные ворчуны и ругатели. Никто с них не брал никакого слова, но их держали в таком тесном кругу друзей проверенных, что и самому отчаянному не могло бы прийти в голову нарушить негласную дружинную клятву.