Ольга, королева русов
Шрифт:
— Это — Охрид, — сказал он. — Много лет служил с ним вместе в дружине, пока ты, великий князь, его в охрану княгини не повелел перевести.
Игорь странно посмотрел на стражника, но промолчал. Подошел к лежащему. Не обращая внимания на склонившуюся перед ним молодку, бросил:
— Помираешь, Охрид?
— Главное сказать хочу, великий князь. В полнолуние сам на страже стоял и видел…
Сил не хватило, и он замолчал. Князь подождал немного и нетерпеливо спросил:
— Что видел?
— Всадника… По плотине к хоромам княгини…
— Узнал его?
— Не успел. Кто-то
Даже в разговоре с великим князем, даже умирая, Охрид помнил о дружинном братстве. И не мог предать Ярыша. Не мог, выше сил его было это предательство.
— Кто? — строго переспросил князь.
— Не видел, — помолчав, твердо сказал Охрид. — Нет, не видел… А всадника — видел. Он в хоромы княгини скакал… Ты повелел доносить о таких. Вот… Доношу…
— Что еще сказать можешь?
— Иноходка, — еле слышно прошептал умирающий.
— Что? — Князь нагнулся, чтобы расслышать.
— Иноходью конь шел.
Великий князь отпрянул от него. В голове внезапно блеснуло имя: «Свенельд!…» Как озарение. Даже оглянулся, не понял ли кто посторонний. Опомнился, спросил негромко:
— Что еще видел?
— Больше ничего. Дочка видела.
— Что видела? — насторожился великий князь.
— Великая княгиня твоя за ворожбой к ворожее в пещерку приходила. За какой — она не ведает.
— А ты — ведаешь?
— А меня — ножом, а потом — в воду.
— В воду, — задумчиво повторил Игорь.
— Боярин с ней был. Дочка боярина узнала. Сын Зигбьерна, говорит.
— Хильберт?
— Да. Боярин Хильберт, сын Зигбьерна. А меня — в воду.
— В воду, — еще раз повторил Игорь.
Вдруг поднялся, пошел к берегу, куда пристала ло-дья. Старший стражи догнал его, ожидая повелений. Игорь остановился, помолчал. Потом сказал негромко:
— В воду.
— Как?… — Стражник настолько поразился, что осмелился переспросить. — Охрид тридцать лет тебе служит, великий князь.
— И дочку его — тоже.
— Они молчать будут, — умоляюще зачастил стражник, пытаясь спасти старого друга. — Клятву возьми с них…
— Молчат только мертвые, — жестко оборвал князь, садясь в лодью. — И я посмотрю, чтобы они были мертвы.
«Свенельд… — стучало в голове великого князя. — Пруды в белых кувшинках. Ожерелья из лилий на груди. Свенельд… Свенельд… Свенельд…»
Он больше не мог лежать под навесом. Ходил по настилу, мешая всем. А лицо было таким, что никто не осмеливался к нему обращаться. Это могло пройти, а могло и обернуться грозой, если бы кто-либо попался под руку. Потому-то и сторонились, налезая друг на друга.
«Значит, Свенельд?… Но он же отвел иноходку Ольге. Отвел, это проверили надежные люди. Почему же она оказалась не в конюшне великой княгини? Почему? И кто, кто.скакал на ней в новолуние?…»
Князь плохо ел, с отвращением отбрасывая лучшие куски. Мысли по-прежнему сверлили мозг, но из них как-то сам собой, постепенно стал выпадать Свенельд. Чем больше князь думал, тем очевиднее становилось, что его первый полководец не мог в ту ночь скакать на иноходке.
Почему— то это внезапное предположение резко изменило ход княжеских размышлений. Почему -необъяснимо, но в нем вдруг отчетливо прозвучало соображение, что коли человек не жалеет золота, то он должен жалеть что-то иное. Ничего не жалеть невозможно, это князь знал по собственным ощущениям, а значит, место золота должна была занять в душе Свенельда иная ценность Какая? А такая, которая выше и дороже золота. А таковой могла быть только власть. Власть, и ничего более. Ничего более!…
Странно, но этот вывод великого князя успокоил. Он был твердо убежден, что уж тут-то, на этом поприще непобедимый Свенельд потерпит жесточайшее поражение и, как следствие, исчезнет в глухом порубе. Однажды в чем-то подобном он заподозрил… Да нет, не заподозрил, а предположил только, всего лишь предположил, что сын соправителя Рюрика Трувора Белоголового и любимец князя Олега Си-гурд может пожелать власти, и что же? Сигурд исчез в темнице навсегда, и даже сын его считает, что он пропал на охоте. Все, все решительно в руках Великого Киевского князя, и дышать станут через раз, если он повелит дышать через раз.
Игорь не искал истины, Игорь искал оправдания собственной слабости и — нашел. Если измена жены унижала его мужское достоинство, то борьба за власть, наоборот, усиливала его. У него был достойный соперник, и задача сводилась к тому лишь, как ослабить, а еще лучше, как раздавить его. Это была мужская задача, которую он, Великий Киевский князь, способен был решить. И — главное — уж в этом-то они были равны. Равны по всем мужским статьям.
Но — странное дело! — имя молодого боярина Хильберта, сына Зигбьерна, личного друга князя Олега, никуда при этом открытии не исчезло. Оно просто провалилось в некий глухой склад памяти. И осталось там до востребования.
— Мяса! — внезапно крикнул великий князь. — Полусырого, с кровью!…
Ольга никогда доселе не чувствовала такого сочного, такого спелого счастья, какое испытывала все последние дни. Нет, жизнь существа в ней еще никак не проявлялась, она одна — одна! — знала, что эта живая плоть растет в ней, растет с каждым днем и с каждым днем наливается силой. И оттого, что никто другой об этом не догадывался, она и ощущала себя всемогущей. Самой Природой, дарующей жизнь.
Стремительная походка ее стала теперь плавной, даже величавой, если позволительно так выразиться. Она величаво двигалась, величаво говорила, величаво улыбалась И старый Годхард, внезапно навестивший ее, это приметил, ничего, однако, не сказав, поскольку молчание у Киевского Стола ценилось куда выше золота.
«Цветет, — не без удовольствия отметил он, склонившись в низком поклоне. — Либо любовника завела, либо дитя понесла, нам на радость…»
А сказал, что навестить осмелился по повелению великого князя и зову собственного сердца.