Ольга, королева русов
Шрифт:
— С чего прикажешь начать, великая княгиня?
— С кислого, — улыбнулась Ольга. — Оставим сладкое на заедочку, боярин.
Хорошо зная вкусы великой княгини, боярин не задержался с размышлениями:
— Великий князь кланяется тебе, княгинюшка, и пожалует, как только киевляне отпразднуют победу над радимичами.
— Здоров ли великий князь?
— Здоров, княгинюшка. Чего и тебе желает. Теремные девушки внесли сладкие дары Византии. Фрукты, миндаль в меду, фряжское вино.
— Откушай, боярин, моего угощения.
Первой
— …живешь в заточении, — продолжал тем временем Годхард. — Дошли до меня слухи, великая княгиня, что ты христианством увлеклась. Скорбной верой рабов.
— Можно ли увлечься верой, боярин?
Спросила с улыбкой, а он предполагал сдержанный гнев либо, на крайний случай, раздражение или хотя бы неудовольствие. Потерю спокойствия духа, при которой человек — а уж тем паче женщина — теряет власть над чувствами. Тогда проще понять, о чем он не хочет говорить. Скрытое выползает в несогласии, а гонец от Игоря привез бересту, на которой великий князь собственной рукой процарапал одно косое слово: «ПРАВДУ». Береста хранилась на груди, и Годхард ощутил вдруг идущий от нее холодок.
— Дозволь поднять кубок во здравие твое, княгиня.
Ольга чуть приподняла кубок, тут же опустив его на место.
— Ты разлюбила вино, княгиня?
— Ты стоишь на двух ногах, боярин? Или — на одной? А если на одной, то на какой именно?
— Я не понимаю тебя, княгиня.
— Когда-то с тобою советовался мой отец, прозванный Вещим. Неужели с той поры ты разучился говорить правду?
— Ты — мудра, дочь Олега, — Годхард вздохнул. — Ты сразу поняла, что я не проживу и трех дней, какую бы правду я ни принес отсюда. И во имя моей вечной преданности конунгу Олегу я принесу Игорю ту правду, которую ты велишь мне принести.
— Тогда доложи своему повелителю, что христиане верят в непорочное зачатие, боярин Годхард.
От растерянности Годхард выронил грушу. Она сочно шлепнулась на ковер, а Ольга усмехнулась:
— Ты постарел, и тебя стали выдавать руки.
— Прости, княгиня. Я не понял твоих слов.
— Груша красноречивее тебя.
— И все же я не понял тебя, дочь моего конунга, — упрямо повторил боярин.
— Я — женщина, Годхард, — великая гордость и великое торжество прозвучали в ее голосе. — Женщина, которая с Божьей помощью скоро станет матерью.
— Ты… Ты… — Руки боярина задрожали настолько, что он вынужден был прижать к груди стиснутые ладони. — Игорь повелит привязать тебя к телеге с глашатаем впереди и прилюдно засечь плетьми до смерти.
— И лишится единственного наследника? — улыбнулась Ольга. — Не настолько он глуп. Пока я ношу ребенка, он и пальцем меня не тронет, Годхард.
— Но потом, когда родишь…
—
Руки боярина по-прежнему дрожали. Чтобы унять эту дрожь, он торопливо налил себе полный кубок вина и залпом выпил его, не расплескав.
— Я жду мудрого совета, боярин.
— Игорь должен умереть, — твердо сказал Год-хард. — Как видишь, я стою на одной ноге.
— Должен умереть, — тихо повторила княгиня.
— Так, как умер его отец, — еще тише сказал боярин.
— Так, как умер Рюрик, — задумчиво отозвалась Ольга. — Проклятый род должен мучиться в аду, а не греться у костров Вальхаллы. Да будет так, как ты сказал. Прими мою благодарность и ступай.
Годхард встал и торжественно, низко, ниже обычного поклонился княгине.
— Мы не увидимся более, великая княгиня. Дозволь одну просьбу.
— Говори.
— Два моих сына служат в дружине князя Игоря. Они — хорошие воины, но там им может вскоре стать неуютно. Вели Свенельду принять их в его дружину.
— Он исполнит твою просьбу, боярин.
— Их зовут Адвольф и Рудвольф. Дружинники-славяне переделали их имена на свой лад. Адволк и Рудволк. И мои сыновья уже привыкли к этим именам.
— Белый и Красный, — повторила Ольга, не сумев скрыть вздоха. — Я запомнила, боярин Годхард.
— Да благословят боги род твой и чрево твое, дочь моего конунга.
Годхард еще раз поклонился и вышел из покоев. Усадьба его находилась неподалеку от киевского дворца княгини, но он впервые повелел ехать кружным путем, через Подол. Где внезапно и приказал остановиться.
Стража тут же начала спешиваться. Заметив это, он строго сказал:
— Ждать здесь.
И исчез в кривых улочках и переулках.
У ничем не приметной избы оглянулся, подошел к двери, без стука распахнул ее и вошел внутрь.
В первой половине сидел старик в странном для киевлянина одеянии. Увидев Годхарда, легко вскочил, рука привычно метнулась к поясному ножу, но, внимательно вглядевшись, склонился вдруг в глубоком поклоне.
— Узнал?
— Великий боярин…
— В доме никого нет?
— Не услышат.
— Когда-то я оказал тебе большую услугу, хазаря-нин. Окажи и ты мне большую услугу.
— Что повелишь, боярин.
— Я хочу сегодня уснуть и завтра не проснуться.
— Великий боярин…
— Без всякой боли. Просто уснуть и не проснуться. Если обманешь, тебя найдут и ты умрешь в мучениях.
Хазарянин, согнувшись, попятился к занавеске, отделявшей вторую половину, и исчез за нею. Появился быстро, с поклоном протянул склянку темного венецианского стекла.
— Выпей на ночь и умрешь во сне. Только хорошо подумай сперва, боярин.
— Уже подумал, — усмехнулся Годхард, пряча склянку — У Игоря, знаю, уж очень лютые каты. А я стар и могу не выдержать их пыток Прощай, хазарянин.