Ольга, лесная княгиня
Шрифт:
Но нет – вон уже видны рвы, а за ними тын… и темная фигура на тропе.
Не то женщина, не то птица, не то живая, не то мертвец…
Бура-баба стояла на стежке между рвами, и ее никак нельзя было обойти. В руках она держала свой посох с увесистым комлевым навершием в виде бородатой головы.
– Ой, ё… – ляпнул кто-то из парней позади меня, но скорее с изумлением, чем со страхом.
– Прочь с дороги! – рявкнул Альв и выставил сулицу, которую держал в левой руке.
– Нет вам хода из Нави,
Но больше она ничего сказать не успела.
Не устрашенный грозящим проклятьем, Альв шагнул вперед, сулицей отбил посох, а обухом топора в другой руке ударил старуху по голове.
Падая, она успела выбросить вперед свой посох и попала мне по ногам.
Я упала – показалось, что сейчас скачусь в ров со змеями, и я судорожно вцепилась в траву.
– Баба Гоня! – вскрикнула Эльга.
Как бы ни была страшна эта старуха в своем нынешнем существовании, она все же оставалась нашей бабушкой.
Эльга бросилась к ней, желая убедиться, что та не убита, а только оглушена. Я надеялась на это: видела, что Альв ударил не лезвием секиры, а обухом. И обухом можно проломить голову, однако птичья берестяная личина должна была смягчить удар.
– Куда, йотуна мать! – рявкнул Мистина и кинулся к Эльге. – Некогда!
Он подхватил ее, закинул на плечо и бегом устремился в калитку, которую парни уже открыли.
Я попыталась встать, но щиколотку пронзила острая боль, и я снова упала.
– Быстрее, быстрее! – кричал впереди Мистина.
Я снова попыталась встать – и это мне удалось. Ногу я всего лишь ушибла и могла на нее наступать.
И первым делом я подбежала к Буре-бабе. Дрожащими руками стянула птичью личину.
Ну да, это она. Баба Гоня.
Еще сильнее постаревшая за эти годы, какая-то закопченная…
Глаза ее были закрыты, тонкие седые пряди выбились из-под волосника.
– Баба Гоня! – позвала я. – Ты живая?
И сама ощутила глупость своего вопроса.
Живая? Она уже года три не живая, наша баба Гоня. А та, которой она стала, – и три тысячи лет.
И все же я знала, о чем спрашиваю.
Меня с прошлого раза мучила память о том, как мы бросили ее лежащей без памяти на полу. Если бы наша бабка упала в прежней жизни, у себя дома, разве бы мы оставили ее лежать, как полено, не подняли бы?
В прошлый раз мы с Эльгой были слишком напуганы и видели в ней не человека, а иномирное существо, которое по своей воле бывает живым или мертвым и к которому нам вообще не следует прикасаться.
Но теперь, после того как я увидела смерть Князя-Медведя и узнала, что обитатели Нави смертны…
Я не могла
Ведь здесь лес, тут никого больше нет!
Баба Гоня была бледна и выглядела очень плохо. Почти как мертвая, но я почему-то была уверена, что она жива. Мне казалось, она дышит.
Надо… перенести ее в избу, дать хотя бы воды, заварить зелья…
Да хоть сосновой хвои – она сама поила этим всех недужных, кому требовались силы.
Я подняла голову, чтобы позвать на помощь, но поняла: звать некого.
Впереди зияла распахнутая калитка, во дворике за ней было тихо. Крики и шум шагов, которые я краем уха слышала вот только что, смолкли.
Они ушли – Мистина, Эльга, Альв и прочие парни.
Я видела, как Мистина тащил Эльгу на плече; конечно, ему было некогда оглядываться еще и на меня.
Потом они говорили: один не заметил в суете, как я отстала, и думал, я иду сзади; другой помнил, что я знаю обратную дорогу, и был уверен, что я сама выберусь из леса; третий решил, что я осталась по своей воле, а им ведь не приказывали привезти двух девушек.
Эльга обнаружила мое отсутствие далеко не сразу, а тогда уже Мистина наотрез отказался возвращаться и искать меня. Он был послан из Киева за нею и твердо намеревался увезти ее с собой; я ему была не так важна, а промедление грозило загубить всю затею.
Потом он клялся, что верил в мою способность о себе позаботиться и добраться домой – привела же я их к медведеву логову!
Но я уверена, что в тот час он вообще обо мне не думал.
Правда, и я о них почти сразу забыла.
Я не могла думать связно ни о чем; вся моя сущность расплывалась от растерянности и ужаса моего положения.
Я сидела одна-одинешенька, на болоте, на границе Нави, а на руках у меня осталась Бура-баба, страж этой границы, загубленная моими же трудами.
И именно сейчас менее всего было ясно: в мертвых ее считать или в живых?
Сумерки сгущались над моей бессчастной головушкой, ни одна живая душа – ни мать, ни отец, ни брат – не могла прийти за мной в мир мертвых: ведь никто не знал, что я здесь.
А куды и чуды, призванные бабкой, уже были где-то рядом, жаждущие отомстить обидчикам и нарушителям священных рубежей…
Теперь я вспоминаю это и не верю, что подобный ужас был со мной, а не с какой-нибудь Нежданкой из басни.
И что я справилась и даже не сошла с ума – это, пожалуй, самое удивительное.
Уже почти в темноте, понимая, что еще немного, и передвигаться можно будет только на ощупь – а в двух шагах змеиные рвы! – я встала, морщась от боли в ушибленной щиколотке, и волоком поволокла Буру-бабу в калитку.