Ольга, лесная княгиня
Шрифт:
Ох, и тяжелой же она была!
Но сильнее тяжести тела меня угнетала мысль, что я, возможно, тащу уже мертвую бабку.
Совсем мертвую, с какой стороны ни глянь!
Несколько раз мне пришлось останавливаться и садиться на землю передохнуть: я безумно устала за этот день от беготни по лесу, от волнения и страха, от всех потрясений.
Меня мутило от усталости и голода, и, наверное, вытошнило бы снова, если бы было чем. Кажется, я повизгивала от отчаяния, но не плакала, распрекрасно сознавая, что слезы моему горю не помогут.
И вот я затащила
Как хорошо, что у нее такой маленький дворик!
Уже в темноте я втянула ее за порог и поспешно закрыла за нами дверь. Теперь, когда я была внутри, оставленная снаружи тьма казалась еще более жуткой, чем пока окружала меня.
А из самых дальних глубин нашего прошлого мы вынесли убеждение, что даже самый жуткий дом – все же прибежище от жути дремучего леса…
Здесь было не совсем темно: на столе мерцали два огонька.
Оставив бабку у порога, я пошла туда, вспоминая, где в прошлый раз видела лучину.
Должна же у нее быть лучина, не сидит же она вечно в темноте!
Хотя… может, и сидит.
Я подошла к столу и только тут разглядела, что такое там мерцает.
И чуть не обмочила подол! На столе стоял человеческий череп, а в глазницах его тлели два огонька.
Но я уже не могла ни кричать, ни бежать: лишь вцепилась в стол и навалилась на него всем весом, чтобы удержаться на ногах. И вот так рассмотрела, что под черепом стоит глиняный светильник с маслом и горит фитилек: его свет я и вижу сквозь выпиленные глазные отверстия черепа.
Не думаю, что Бура-баба использовала это чудо для освещения. Скорее это тоже была часть ее ворожбы, при помощи которой она намеревалась наказать нарушителей границы. И тогда я еще не могла быть уверена, что ей это не удалось.
Да и сейчас…
Тут я сообразила одно: чем быстрее это погаснет, тем лучше.
Я взяла из светца лучину, осторожно просунула ее в глазницу и подожгла от фитилька. Когда лучина разгорелась, я погасила фитилек. Череп «зажмурился», и я накрыла его широким горшком – первым, какой попался под руку.
Так мне стало поспокойнее.
Вставив лучину в светец, я огляделась.
Бура-баба все так же лежала у самого порога. Я еще раз огляделась, нашла воду в ведре, зачерпнула ковшиком и стала жадно пить.
Мне уже было все равно, мертвая это вода, живая или йотунова – если я сейчас не напьюсь, то уж точно на лубок присяду [5] !
От воды мне стало полегче.
Собравшись с духом, я подтащила старуху к лавке, где на краю лежала свернутая подстилка: надо думать, здесь она спала ночами.
5
Присесть на лубок – умереть. Выражение возникло из деталей древнего погребального обряда, как и «сесть на сани». (Прим. авт.)
Но нет, поднять ее у меня не было сил.
Принесла воды и попыталась влить немного ей в приоткрытый рот, но она не могла глотать. Тогда я повернула ей голову, чтобы вытекло обратно, а то еще утоплю бабушку в ковше воды. Я лишь умыла ее и поставила воду рядом: вдруг очнется?
Есть ли смысл искать травы, греть воду, делать отвар, если она все равно не может пить? Да и много ли будет толку от зелий без «сильного слова», которым они приправляются, а заговаривать бабку я не могу – нельзя заговаривать людей старее себя.
Да и кто мог бы заговаривать самую старую бабку на свете!
Зато я сама могла и пить, и есть. И очень хотела.
Приподняв рушник, я обнаружила полкаравая хлеба; отрезала кусок и жадно вцепилась в него зубами. Потом вспомнила про горшочек с киселем. Когда мы ворвались в ворота, нам, само собой, было не до вкушения пищи мертвых положенным порядком, зато теперь я жадно выхлебала все до дна, заедая сухим хлебом. Если этот кисель приобщает к чурам, я приобщена теперь надолго.
Но мне было все равно: внутреннее чувство властно требовало подкрепить свои силы, чтобы не очутиться среди мертвецов просто от голода и жажды.
С горшочком в руках я села на лавку.
Бура-баба лежала на полу у моих ног.
Я находилась на самом дне Нави: одна посреди черноты мертвого мира.
Я не хотела думать о Князе-Медведе, который лежал на земле с разрубленной головой не так уж далеко отсюда.
А что, если в темноте он встанет и придет сюда?
Эта мысль подняла меня на ноги: я подбежала к двери. К счастью, на ней имелся засов; я заперлась и на миг ощутила облегчение. А еще – ужас от мысли, что столько времени сидела за открытой дверью!
Шло время, стояла тишина.
Из оконца доносились крики ночных птиц.
Совершенно растерянная, без единой ясной мысли, я понятия не имела, как быть и что делать, и знала одно: я безумно хочу спать. Каждая мышца и каждая косточка взывали о покое.
Мысленно я пробежалась по углам избы, которую так хорошо изучила сколько-то дней назад, когда прибиралась здесь. Нет, ни топора, ни серпа, ни еще чего железного.
Только ступа и пест.
Нет, не те, что служат для истолчения обгорелых костей с крады. Не настолько я еще лишилась рассудка, чтобы взять в руки орудия Мары!
Другая ступа, обычная, в другом углу.
Я взяла толкач и полезла на полати. Там валялось какое-то тряпье, которое я не могла разглядеть в темноте, да и не хотела. Пусть тряпье – зато все-таки не голые доски. Я сняла платок с головы и покрыла им кучу, получилось что-то вроде подушки; сняла вздевалку и накрылась ею.
Разуваться не стала: как знать, от чего приведется проснуться?
Снова мелькнул перед глазами мертвый Князь-Медведь, темная кровь на зеленом мху… Эльга… казалось, она уже за морями и мы не виделись года три… как мне теперь ее догнать?
Английский язык с У. С. Моэмом. Театр
Научно-образовательная:
языкознание
рейтинг книги
