Ольховая аллея. Повесть о Кларе Цеткин

Гуро Ирина Романовна

— И поедем вместе?

— Конечно. Если нам дадут визу — хорошо. Нет — тоже не заплачем: устроимся с чужими паспортами. Да?

— Лишь бы удалось списаться со всеми. Чтобы в Амстердаме был уже ясный разговор о цели и сроках.

Лампа на столе шипит, и Эмма входит со свечой в руке:

— Этот керосин военного времени!

— Посиди с нами, Эмма… Что говорят женщины на рынке?

— Все то же, Роза. Что скоро и на мясо будут карточки. И шлют проклятья войне и тем, кто ее начал. Но, конечно, большинство верит

тому, что не мы виновники ее, что немцы только обороняются, — Эмма горько улыбается.

С тех пор как убили Пауля, она особенно близка с Кларой. И забота о ней сделалась для Эммы необходимостью.

Это совсем крошечное кафе так сгодилось теперь. Доходов от него — кот наплакал! Кому придет в голову расположиться здесь, если за углом имеются настоящие заведения? Зато для друзей Клары, для встреч со своими людьми — не придумаешь ничего удобнее. После полицейского часа Эмма закрывает ставни, заставляет деревянным щитом дверь. И если Клара как раз в это время пишет текст листовки, то может это делать вполне спокойно.

— У тебя, как всегда, отличный кофе, Эмма, — говорит Роза, — и совсем довоенный штрудель.

— Ах, Роза, кофе, конечно, желудевый, но я научилась манипуляциям с цикорием. А штрудель, да, он почти как прежний. Если не считать того, что мука наполовину с отрубями.

— Не будем мелочными: зачем вдаваться в детали! Будем наслаждаться нашей встречей! — весело говорит Роза.

За окнами синеет вечер. Фонарь на крыльце выхватывает у него только маленький кусочек света. Такой маленький, что в нем видны лишь до блеска надраенные ступеньки, ведущие к входной двери под козырьком крыльца, и куст боярышника, сейчас присыпанный снегом: он падал целый день.

В помещении тепло и уютно, на дешевых обоях дрожат тени, пламя свечи слегка колеблется.

— Надо бы заклеить окна, чтобы не дуло, да все руки не доходят, — бормочет Эмма и вынимает из кармана передника свои большие руки, переделавшие столько работы за долгую жизнь.

Роза зябко кутается в пуховую шаль, ее длинноватый носик морщится от улыбки:

— Знаешь, Клара, у вас тут так тихо, как будто роскошный локаль Эммы Тагер заколдован от посторонних посетителей!

И хохочет: смех ее прежний.

Эмма отвечает серьезно:

— Можете быть спокойны: никто не посягнет на наше гостеприимство.

И в эту минуту бойко и весело зазвонил колокольчик входной двери.

— Пройди за стойку, в комнату Эммы, — быстро сказала Клара, и Роза скользнула в узкую дверь.

В крошечное зальце вошел невысокий мужчина в дорогой шляпе, в модном касторовом пальто — такой посетитель был бы уместен где-нибудь у Кемпинского, а не в скромной забегаловке фрау Тагер.

— Добрый вечер! — сказал гость.

— Добрый вечер. Раздевайтесь, пожалуйста, — ответила Эмма.

Посетитель повесил шляпу и пальто на вешалку у входа и, приглаживая одинокие волоски

на лысине, прошел к свободному столику. Их было тут всего два, и он быстро сообразил, что может подсесть к даме, которая в одиночестве допивала кофе в свете догорающей свечи.

— Вы позволите? — спросил он учтиво.

— Пожалуйста.

Эмма внесла заправленную лампу, и теперь незнакомец во все глаза смотрел на Клару.

— Фрау Цеткин! Боже мой, фрау Цеткин! Сколько лет я не видел вас!

Клара могла бы на это заметить: что касается ее, то она вообще его никогда не видела! Могла бы… Но что-то знакомое в нем все-таки было! Воображение ее тотчас пририсовало к бледному, слегка одутловатому немолодому лицу соломенного цвета баки, сняло очки, навело румянец на щеки, спрямило фигуру… Получилось! Получился адвокат Зепп Лангеханс. Очень совестливый, очень ловкий господин.

— Я узнала вас, господин Лангеханс. Хотя вы несколько изменились!

— Какая неожиданная встреча! — все не мог успокоиться адвокат. — Что можно у вас выпить, чтобы согреться? — обернулся он к Эмме. — Чего бы я хотел? Ха-ха! Мало ли чего бы я хотел? Французское шампанское! Русскую водку! Но как патриот я готов выпить рюмку рейнвейна. Большую рюмку рейнвейна. И кофе, конечно.

— Где же вы теперь проявляете свой патриотизм, господин Лангеханс? — спросила Клара улыбаясь.

— О! Я стар и немощен… Конечно, для того, чтобы сидеть в окопах. Но можно служить фатерланду и другим путем, не правда ли?

— Конечно. Какой путь избрали вы?

— Я? Доступный мне. Я прокурист фирмы, работающей на оборону.

— «Нойфиг и сыновья»? — внезапно вспомнила Клара. Она заинтересованно повернулась к адвокату: — Скажите, а как сыновья?

— Уве процветает, а что касается Георга, то он — на позициях. О нем ходят плохие слухи.

— Какие же?

— Ну, он всегда был несколько экстравагантен. Но это хорошо в мирное время. Когда идет война, лучше шагать в ногу со всеми. Не правда ли?

— Как сказать. Вы, наверное, знаете, что когда солдаты переходят мост, подается команда: «Идти не в ногу!» Иначе есть опасность провалиться.

Лангеханс смеется:

— Георг Нойфиг — деструктивная натура! Вы помните его выставку незадолго до войны? На ней все было «не в ногу».

— «Не в ногу» с кем?

— С искусством, конечно.

— Гм… — Клара не была склонна вступать в дискуссию об искусстве: Роза отдыхает в комнате Эммы, но до ее отъезда они могут поговорить. Однако следовало еще потрясти адвоката: с начала войны она потеряла Георга из виду.

— Георг Нойфиг — тоже человек немолодой. Что он делает на позициях?

Адвокат небрежно махнул рукой:

— Таскается с мольбертом и красками, и, говорят, именно там, где горячо. Мазня его просто ужасна: трупы и черепа! Это уже тенденция!

— Тенденция? Какая?