Олигарх с Большой Медведицы
Шрифт:
– Она же мне сказала, что понятия не имеет!
– Она, может быть, и не имеет, – объяснил Белоключевский нетерпеливо, – но вполне вероятно, что вспомнит нечто, и тогда понятие буду иметь я. Одно за другим происходят два очень странных события. И мы никак не можем их объяснить.
– Два? – переспросила Лиза. – А по-моему, гораздо больше. Намного больше странных событий!
– Самых странных два. Первое. Зачем твою сотрудницу понесло к тебе на дачу? Ты с ней не дружила, в гости не звала и детей не крестила, правильно я понимаю?
Лиза
– Тем не менее она приехала на твой участок, и ее там убили. Следов никаких нет. Непонятно даже, на чем и когда она приехала или пришла. Правильно?
Лиза опять кивнула.
– Второе тоже очень странное. Муж твоей сестры, который то ли ее уже бросил, то ли вот-вот бросит, никогда не бывал в Рощине и вдруг тоже туда едет. Зачем?
– Я не знаю. Даже предположить ничего не могу.
– Вот именно. Между прочим, он тоже не оставляет никаких следов, этот самый муж. Если он приезжал на твою дачу, остались бы какие-то следы, ну, хоть от колес! Никаких следов и никаких колес. Или он машину бросил где-то, а сам шел пешком? Почему?
– Для конспирации?
– Лиза, или он и есть наш профессиональный киллер, – сказал Белоключевский нетерпеливо, – или нет. Если он киллер, значит, он приезжал нас убивать. Только непонятно, где у него были вторая машина и напарник? Который сегодня ночью в овраге сгорел! Или он ждал где-то? Непонятно, зачем так сложно? Одна машина, другая, причем «Хонда» – его собственная. То есть легальная и зарегистрированная. Киллеры не ездят на дело в собственных машинах. Это… нелогично.
Они помолчали. Грязная вода пополам с только что выпавшим снегом летела из-под колес, заливала тротуары и бока других машин. Было сумрачно и уже почти совсем темно.
Вот и день прошел. Куда делся? Или не было его вовсе?
Лиза вытащила из кармана телефонную трубку и задумчиво посмотрела на панель. На ней цвели голубые и розовые цветы. Красота.
Она набрала Дунькин номер и приложила трубку к уху. Из нее громко и равномерно гудело – ра-аз, два-а, три-и.
– Дима, она не подходит к телефону! Белоключевский взглянул на Лизу и опять уставился на дорогу.
– Подожди. Перезвони через пять минут.
– Да так не бывает, что она трубку не берет!
– Лиза, бывает все, что угодно. Не слышит. За рулем. Шеф вызвал.
– Она уехала с работы! – крикнула Лиза. Ей вдруг стало очень страшно. Было не слишком страшно, пока дело не касалось ее близких, Дуньки или Димы. Как только коснулось, она запаниковала так, что даже руки задрожали. – Она уехала с работы и сказала мне, что поедет к Фионе!
Лиза приложила к щекам растопыренные пальцы. Щеки горели.
– А если там Вадим? – Где?
– У матери! И они вдвоем с ней что-нибудь сделали?!
– Не выдумывай, – буркнул Белоключевский.
– Дима,
– В какую галерею?
– У Фионы галерея. Она у нас покровительница искусств, императрица Екатерина Вторая. Это в центре. Я тебе покажу.
Он посмотрел на нее. Она все прижимала пальцы к щекам.
– Дима, мне страшно.
Дунька взбежала по гранитным ступенькам и дернула на себя дверь. Почему-то она была совершенно уверена, что дверь откроется, но та не открылась, и Дунька моментально клюнула носом чистое стекло.
Потерла нос и посмотрела. Что такое?.. Закрыто? Быть этого не может!
Громадные стеклянные двери отражали чистый снег и две елочки у подъезда, совершенно одинаковые и прекрасные в своей городской одинаковости.
В лесу родилась елочка, в лесу она росла.
В лесу никаких таких елочек родиться не могло.
За тонированным стеклом, в глубине просторного холла, сияла цепочка крохотных сильных ламп и простирался чистый ковер. Даже с улицы было видно, что он громадный и очень уютный. Черная табличка со строгими буквами строго и элегантно сообщала о том, что здесь находится «художественная галерея Клери».
Клери, черт побери, это фамилия такая. У Фионы и ее сыночка, любителя цветного стекла, фамилия Клери. Дунька тоже чуть было не заделалась Клери, но вовремя спохватилась и осталась Арсеньевой.
Дунька приезжала сюда считаное количество раз за всю жизнь. Раза три, наверное. «Четверги» не посещала, картинами и скульптурами не восхищалась и вообще вела себя кое-как. Иногда она даже жалела Фиону, которой так не повезло с невесткой.
Дунька потопала ногами, отряхивая с ботинок налипший снег, поглядела по сторонам, мельком улыбнулась в черный глазок камеры и нажала блестящую кнопочку.
Ответили тут же – видно, охранник давно за ней наблюдал.
– Здравствуйте.
– Здрасти, – выпалила Дунька. – Я к Фионе Ксаверьевне.
– У вас назначена встреча?
– Я ее невестка. Показать паспорт?
Молчание было ей ответом, и, выхватив из сумочки паспорт, она быстро листнула его – до той страницы, где был загсовский штамп. Это был ярко выраженный «акт гражданского мужества». Или «гражданского неповиновения», кому как больше нравится.
Потом в замке что-то щелкнуло, и стеклянная дверь не открылась, но как будто ослабла.
– Проходите, пожалуйста.
Ах, как сладко было войти с мороза и сырости в сухое, душистое и ровное тепло, залитое приятным и легким светом, пропитанное ароматом кофе, духами и еще тем неповторимым запахом, которым пахнут картины, написанные маслом.
От радости бытия, которое внезапно поразило Дуньку, она даже поежилась.
Все будет хорошо. А разве может быть иначе, когда так ярко горят лампы, когда так чист ковер и так упоительно пахнет кофе?
Все будет хорошо, даже если сейчас, временно, все плохо.