Олимп

Симмонс Дэн

– Гнусное отродье! Да я и теперь, утратив власть над стихиями, растопчу тебя, словно букашку!

Отец всех бессмертных хватает широкий стол за край и бросает его в воздух. Тяжелые пятидесятифутовые доски с увесистыми ножками-столбами свистят, кувыркаясь, над головой Ахиллеса. Мужчина низко пригибается, стол ударяется в стену за его спиной, уничтожает красивую фреску и разлетается тысячей щепок во всех направлениях.

Ахеец делает два шага вперед.

Зевс разводит руками, показывая ладони.

– Ты что же, вот так и желаешь меня прикончить, кратковечный? Безоружного? Или,

может, схватимся пустыми руками, будто герои на славной арене, пока один из нас не сможет подняться, а его победитель возьмет награду?

Быстроногий медлит одну секунду. Потом снимает и откладывает в сторону золотой шлем. Стягивает с руки круглый щит, пристраивает на остром выступе меч, рядом – бронзовые нагрудные латы, наголенники – и все это отправляет пинком ноги к дверям, где стоим мы с Гефестом. Теперь на нем только рубашка с короткой юбкой, широкий кожаный пояс и сандалии.

За восемь шагов от Громовержца Ахилл разводит руки и сгибает колени, становясь в борцовскую позу.

На лице Зевеса мелькает ухмылка. Неуловимо для человеческого глаза бог приседает, выпрямляется – и вот уже у него в руках прославленный лук Одиссея.

«Беги!» – успеваю мысленно крикнуть я, но мускулистый блондин даже и ухом не ведет.

Кронид легко натягивает звонкую тетиву, с которой, по слухам, никто, кроме Одиссея, на земле не управился бы, и, направив широкий отравленный наконечник прямо в сердце героя, отпускает ее.

Стрела пролетает мимо.

Зевс никак не мог промахнуться, тем более с восьми шагов – древко ничуть не искривлено, черное оперение тоже в порядке, – и все-таки бронзовый наконечник вонзается глубоко в столешницу возле стены. Я почти чувствую, как ужасный яд, взятый, как утверждает молва, у самых смертоносных змей Геракла, впитывается и разъедает крепкое дерево.

Громовержец изумленно изгибает брови. Ахилл не двигается с места.

Тогда Зевс молниеносно приседает, поднимается с новой стрелой, шагает ближе, целится, натягивает тетиву, отпускает…

И не попадает. С пяти шагов.

Мужеубийца стоит на месте, не дрогнув. Разве что с яростью смотрит в глаза божеству, в которых уже разгорается паника.

Отец всех бессмертных наклоняется, аккуратно прилаживает стрелу, тянет тетиву, так что блестящие от пота мускулы заметно напрягаются. Могучий лук почти гудит от натуги. Владыка среди богов шагает вперед, так что наконечник маячит в одном-единственном футе от широкой груди Ахилла.

Зевс делает выстрел.

И вновь промахивается.

Это невозможно, но я вижу, как острие впивается в стену за спиной героя. Стрела не прошла сквозь Ахилла, не обогнула его, а неизвестно как – невероятным, ну совершенно немыслимым образом – пролетела мимо.

И тогда быстроногий прыгает, ударом отбрасывает лук и хватает бога в два раза выше себя прямо за горло.

Громовержец, шатаясь, ходит по комнате, пытается стряхнуть со своей шеи сильные руки ахейца и бьет его кулаком шириной в половину человеческой спины. Мужеубийца продолжает висеть, а Зевс крушит гигантские брусья, дубовую столешницу, дверной проем и стены. Со стороны кажется, будто ребенок повис на шее взрослого человека. Но Ахиллес по-прежнему не ослабляет хватку.

Тем временем бог ухитряется гигантскими пальцами разжать пальцы ахейца, оторвать от себя сначала левую, потом правую

ладонь, сжимает массивными ручищами его предплечья и начинает колотить болтающимся героем по всем встречным предметам, так что слышится грохот, будто от катящихся валунов, и наконец прижимает Ахилла своим телом к стенке. Раздается хруст кратковечных ребер и божественной грудной клетки. Спина человека гнется, повторяя очертания каменного дверного проема.

Еще пять секунд, и позвоночник треснет, словно лук из дешевой бальзы.

Но Ахиллес не ждет пяти мгновений. Или даже трех.

Неизвестно как быстроногий на миг вызволяет правую руку, покуда Зевс продолжает со скрежетом гнуть его спину.

Что происходит дальше, я вижу как отражение на сетчатке после стремительного удара молнии. Ладонь мужеубийцы лезет под широкий кожаный пояс и выхватывает оттуда короткий нож.

Мужчина всаживает лезвие в горло противнику, поворачивает, загоняет глубже и снова вращает, крича даже громче самого олимпийца, возопившего от ужаса и боли.

Спотыкаясь, бог пятится по коридору и вламывается в соседнюю комнату. Мы с Гефестом устремляемся следом.

Теперь они в спальных покоях Одиссея и Пенелопы. Ахиллес высвобождает нож, и Отец всех бессмертных воздевает массивные руки к собственному горлу, хватается за лицо. Из ноздрей и разевающегося рта Кронида хлещет фонтан, заливая седую бороду одновременно золотым ихором и алой кровью.

Зевс валится на кровать спиной вперед. Быстроногий широко замахивается, вонзает нож в божественное брюхо и тащит чудесное лезвие кверху и вправо. Слышится скрежет клинка о ребра.

Громовержец опять кричит и хочет зажать живот, но мужчина ловко вытягивает несколько ярдов серых блестящих кишок и, намотав их на ножку гигантской Одиссеевой постели, проворно завязывает крепким морским узлом.

«А ведь это не просто ножка, но ствол живой оливы, вокруг которого Лаэртид и выстроил почивальню», – думаю я как во сне. На память приходят слова Одиссея, обращенные к сомневающейся Пенелопе, – самый первый перевод, прочитанный в детстве:

Пышно олива росла длиннолистая, очень большая,В нашей дворовой ограде. Был ствол у нее, как колонна.Каменной плотной стеной окружив ее, стал возводить яСпальню, пока не окончил. И крышей покрыл ее сверху.Крепкие двери навесил, приладивши створки друг к другу.После того я вершину срубил длиннолистой оливы,Вырубил брус на оставшемся пне, остругал его медьюТочно, вполне хорошо, по шнуру проверяя все время,Сделал подножье кровати и все буравом пробуравил.Этим начавши, стал делать кровать я, пока не окончил,Золотом всю, серебром и слоновою костью украсил,После окрашенный в пурпур ремень натянул на кровати. [80]

80

Перев. с древнегреческого В. Вересаева.