Олимпия Клевская
Шрифт:
Другие солдаты, о чем говорилось выше, уже толкались неподалеку от Баньера и Олимпии, но никто не подходил настолько вплотную, как эти.
Баньер решил, что они хотят оскорбить Олимпию, бесцеремонно разглядывая ее в упор. Он гордо выпрямился, подперев бока руками, надвинув шляпу на глаза, и ждал, что будет дальше.
Олимпия пыталась увлечь мужа за собой, думая, что сейчас завяжется ссора, и умоляла его уйти.
— Черт возьми, господа! — первым взял слово Баньер. — Сказать по правде, я бы желал знать, что вам
— Очень просто: смотрим, чтобы вас рассмотреть, — отвечал один из драгунов.
— Нахал!
И Баньер занес руку для удара.
— Спокойнее, сударь! — с насмешкой произнес второй драгун.
Потом, обращаясь к своему товарищу, он сказал:
— Это и впрямь он.
— Говорил же я тебе, что сразу его признал, еще раньше, чем этот аббат пришел на него доносить!
Олимпия задрожала, сама не понимая отчего.
— Ах ты черт! — возмутился Баньер. — Господа солдаты, вам все же пора бы объясниться!
— Вы господин Баньер, не так ли? — спросил драгун.
— Да, разумеется, я господин Баньер. И что дальше?
— Господин Баньер собственной персоной? — переспросил второй.
— Боже мой! — Баньер пожал плечами и попытался уйти, движением руки отодвинув солдата, загораживающего ему дорогу.
— Прошу прощения, — заявил тот, — но здесь неподалеку стоит майор, он бы хотел перекинуться с вами парой слов, господин Баньер.
Но майор уже и сам приближался в сопровождении нескольких офицеров; за офицерами следовали толпой солдаты, за солдатами — любопытные.
В мгновение ока Олимпия и ее муж оказались в кольце, которое все сжималось.
— Что ж, — спросил майор, — где этот молодчик?
— Вот он, — указал на Баньера один из драгунов.
— Вы уверены?
— Он сам признался, господин майор; к тому же у вас ведь есть его описание, сверьтесь с ним.
— Но в конце концов, что случилось? — закричала Олимпия. — Этот господин мой муж.
— Так вот, — с галантным видом отвечал майор, — дело в том, сударыня, что ваш муж дезертир. Только и всего.
— Ах! — вскрикнул Баньер, пораженный в самое сердце. Бедняга об этом вовсе забыл.
— Ах! — простонала Олимпия, леденея от ужаса.
— Да, да, да, — не успокаивался майор, — и этот красавчик еще украл у нас полное обмундирование, саблю и лошадь вместе со всей сбруей.
— Боже мой! Боже мой! — прошептал Баньер.
— А сверх того, — продолжал майор тем же тоном, — он продал лошадь, саблю и обмундирование, что составляет самое отвратительное преступление, за какое только может понести ответ воин, имеющий честь состоять на службе в войске его величества.
— Чтоб мне провалиться! Не будь аббата, мы бы его упустили, — заметил один из офицеров майорской свиты. — Ни черта бы я его не узнал, когда на нем этот черный камзол! А между тем именно я сажал его на лошадь…
— Вот
— Какой аббат? — прошептал Баньер, вконец оглушенный, уничтоженный.
— О, — прошептала Олимпия. — Мы погибли! Погибли!
— Ну, сударыня, — сказал майор, — время позднее, будем прощаться, да поживее.
— Прощаться? Мне? С кем? — вырвалось у Олимпии.
— Да с вашим мужем. Мы его арестуем.
— Вы арестуете Баньера? — закричала она, повиснув на шее у молодого человека.
— Ах, дьявольщина! Мы уж давно получили такой приказ, — отвечал майор. — Он выдавал себя в Шарантоне за помешанного, этот шутник! Черт возьми, да вы и точно рехнулись, мой друг, раз прилетели сюда, как мотылек, чтобы этак сгореть на наших свечах.
— Бедный малый! — проворчал один из драгунов, тронутый этой сценой — живым воплощением безутешной скорби. — Крошка-то и вправду любит его.
И он шумно вздохнул. Отзывчивое сердце под грубой корой…
Баньер почувствовал, как с двух сторон на плечи ему легли тяжелые лапы. Олимпия разжала кольцо обвивавших его рук и лишилась чувств.
Пленника тотчас отвели в казарму, в то время как сердобольные зеваки столпились вокруг этой несчастной женщины, чье сознание милосердный Господь на время пригасил, чтобы дать ей передышку в ее мучениях.
XCIV. СУД
Когда Олимпия пришла в себя, было уже совсем поздно; все разошлись, и только две женщины заботливо охраняли ее, прислонив спиной к скамье, стоявшей под деревом, и говорили ей что-то ласковое, ведь женщины друг друга понимают и умеют утешать в горе.
Она опомнилась, вскрикнула, стала спрашивать, где она, что сделали с Баньером.
Те женщины так и не поняли, что произошло; они рассказали, что якобы по приказу коменданта одни драгуны разгоняли толпу, а тем временем другие увели в казарму какого-то человека, одетого в черный бархатный камзол.
Олимпия чувствовала, что ее жизнь превращается в ужасную драму, что у Баньера, возможно, отнимут свободу, что бедного юношу, пожалуй, жестоко покарают, чтобы преподать урок другим или утолить чью-то злобу.
В коварном замысле аббата д'Уарака она разобралась быстро.
К кому обратиться? Где найти поддержку, как заручиться влиянием, нужным, чтобы начать переговоры?
Кто в этом городе мог бы бескорыстно протянуть несчастной женщине руку помощи?
Олимпия не колебалась. Она вспомнила, что говорил Шанмеле о своем посещении иезуитов, о своем намерении у них переночевать.
В Шанмеле — вот в ком она должна найти покровителя.
Она выпрямилась, поддерживаемая женщинами, которые выказывали ей тысячу знаков сочувствия, без промедления потребовала, чтобы ей указали дорогу к обители иезуитов, и ее туда проводили.