Олимпия Клевская
Шрифт:
Олимпию это вдохновило. Она вспомнила, что некоторые офицеры, в том числе и комендант, ужинали с ней в Авиньоне, когда г-н де Майи в первый раз уезжал в Париж накануне своего бракосочетания.
Она попросила перо, чернила и с помощью Шанмеле написала коменданту трогательное письмо, в котором рассказывала обо всех своих приключениях и признавалась, что она была любовницей графа де Майи.
Письмо возымело эффект, на который она рассчитывала. Комендант соблаговолил принять ее.
В ответ на первые же сказанные ею слова он вскричал:
— Ах!
— Я снова стану счастливой, сударь, если вы мне вернете моего мужа.
— Вашего мужа? Баньер в самом деле ваш муж?
— Вот, сударь, перед вами достойный священнослужитель, который нас обвенчал.
— Ах! Боже правый! — пробормотал комендант, закрывая руками лицо.
— Сударь, сударь, — испугалась Олимпия, — что с вами? В чем дело? Не скрывайте от меня ничего.
— Увы!
— Я не малодушная девочка; я так люблю Баньера, что неизвестность относительно его судьбы для меня убийственна, не знать, в каком он положении, для меня пытка, которая хуже смерти.
— У вас есть отвага, — произнес офицер, — но, быть может, ее не хватит, чтобы вынести все то горе, что вас ожидает.
Олимпия побледнела. Она подошла к Шанмеле, как будто хотела найти в нем опору, которая вскоре будет ей необходима.
— Сударыня, — продолжал комендант, — послушайтесь моего совета, не насилуйте свою природу, требуя от нее большей решительности и твердости, чем у нее есть. Обопритесь на руку господина аббата и ступайте, оставьте нас.
— Оставить вас? А Баньер?
Эти слова были произнесены с выражением, не допускавшим ни увещеваний, ни спора; в ее взоре сверкнула такая молния, что офицер понял — этого взрыва ни погасить, ни остановить…
— Сударь, — продолжала Олимпия, которой молчание офицера придало сразу и дерзости и самообладания, — вспомните одно: я была обручена с Баньером на всю жизнь, вы понимаете, что это значит? На всю жизнь, то есть вплоть до могилы, и люди ни на миг не вправе разлучить то, что соединил сам Бог. Именем Господа, который нас слышит, я заклинаю вас вновь соединить меня с мужем.
— Просите у меня, сударыня, чего угодно иного, но что до этого…
— Как? Да разве Баньер совершил преступление? Что, Баньер вне человеческого общества?
— Баньер, сударыня, дезертир.
— Ну, и что же с ними делают, с дезертирами?
— Ах, сударыня…
— Да говорите же, наконец…
— Нет, сударыня, нет!
— Ах! — закричала Олимпия в отчаянии, близком к исступлению. — Мой муж! Я хочу видеть моего мужа!
Офицер собрался вновь ответить отказом. Тогда Шанмеле приблизился к нему и сказал:
— Сударь, я знаю характер этой бедной женщины; вы ее доведете до отчаяния, а как только она потеряет власть над собой, которую обычно умеет сохранять, вы ужаснетесь ее неистовству. Разрешите ей то, о чем она просит.
Офицер взял Олимпию за руку и повел внутрь здания.
Они шли минуты две, проходили через залы, поднимались
Комендант, все еще держа Олимпию за руку, обратился к одному из них:
— Совет уже в сборе?
— Да, мой комендант.
— Сударь, — обратился комендант к Шанмеле, — я оставляю эту женщину под вашей охраной. Вам, — прибавил он, обращаясь к трем драгунам, — я поручаю этих людей. Отведите их в помещение, примыкающее к залу совета.
— Я там увижу моего мужа? — спросила Олимпия.
— Нет, сударыня, сейчас еще нет, но после вы его увидите.
— После? — вскричала она. — После чего? О, как меня пугают эти люди со своими мрачными недомолвками! Я хочу видеть его сейчас же, немедленно.
— Сударь! — умоляюще обратился к коменданту Шанмеле, предвидя мучительный приступ горя своей спутницы.
— Драгуны, — приказал комендант, — отведите их на маленькую галерею, да глаз с них не спускайте.
— Сударыня, — прибавил он, склонившись перед Олимпией, — повторяю еще раз: вы сами этого хотели. Помните, что я возражал. Помните, что, исполняя ваше желание, я уступил из опасения своим отказом причинить вам еще большее горе, нежели вы испытаете сейчас из-за того, что я согласился.
И он поспешно удалился.
Драгуны привели Олимпию, дрожащую, бледную, обессилевшую, вместе с трепещущим Шанмеле в тот самый зал совета.
Тогда и начался для этих несчастных самый мрачный спектакль, какой только может выпасть в этом мире на долю любящих сердец.
В зале, старинном нефе с пилястрами эпохи Ренессанса, выщербленными от времени и умышленных повреждений, на возвышении находилось десятка два офицеров, одетых в красное и освещенных светом факелов, которые держали солдаты.
Комендант, войдя, занял место за длинным столом, установленным на этом возвышении, за которым председательствовал майор, исполняющий обязанности подполковника или полковника в случае их отсутствия.
Углы этого помещения терялись в потемках: казалось, темнота черными клубами опускается с высоты грубых и голых сводов.
Майор провел среди офицеров перекличку и записал число присутствующих.
Потом зловещим голосом он приказал:
— Приведите виновного.
Отворилась дверь слева от возвышения, и двое драгунов с саблями наголо ввели Баньера, одетого в черное и бледного, как восковая фигура.
— Обвиняемый, — вопросил майор, — ваше имя Баньер?
— Да, сударь.
— Называйте меня майором. Я для вас не сударь, а ваш майор.
Баньер молчал.
— Вы узнаете свою подпись под этим добровольным обязательством?
— Да.
— Вы признаете, что получили от двух младших офицеров следующее: пункт первый — лошадь.
— Да.
— Пункт второй — мундир.
— Да.
— Пункт третий — саблю и пистолет в седельной кобуре.
— Полагаю, что да.
— Все эти вещи вы продали?