Олимпийские, первые, жаркие!
Шрифт:
Я взял в руки пожелтевший портрет капитана в стеклянной рамке. На меня смотрел мужчина в морской офицерской форме с "будённовскими" усами и с "Анной" на шее...
Сальков начал мне рассказывать, что наша фантастика в начале пятидесятых просто убивает своей простотой и наивностью. Но, и в этой куче графоманского мусора можно найти настоящие жемчужины. Парни в команде зачитываются "Гиперболоидом инженера Гарина" и "Человеком-амфибией". Эти дети, как правило, малограмотных родителей(многие росли без репрессированных или погибших на войне отцов) имели за плечами семилетку, а некоторые(как я) поступали
Вова, который в свои четырнадцать, был уже выше меня, собирался подрабатывать на жизнь своим творчеством, а не "прередиранием" песен из будущего. Как я понял из его объяснений про роман, то капитан Неупокоев после смерти в 1912 году перенесётся в 1760 год в тело ребёнка из бедной дворянской семьи Хвостова Василия Семёновича. Далее последуют приключения в стиле "Гардемаринов" в антураже правления Екатерины Второй, Павла Первого и Михаила Второго(о, как).
— Я читал у Пикуля "На задворках Великой Империи", что даже губернатор-новатор, присланный в Сибирь из Москвы, мало что может изменить сразу по приказам. — замечаю я, — Нужны годы, чтобы воспитать новых людей, готовых к изменениям в мире...
— Так у меня и будет всё постепенно. Не будет такого, что главный герой начнёт на коленке делать автомат Калашникова и клепать в восемнадцатом веке броненосцы пачками в Охотске.
— А почему не во Владике? — интересуюсь я.
— А Владика то ещё нет пока. Китайская территория. А тягаться с Китаем, имея в Сибири несколько армейских полков, — клиника. Поднебесная в это время в крупнейшая по населению... Треть всех жителей Земли. Миллионная армия.
Я киваю, соглашаясь, и спрашиваю:
— Ну так с чего же начнёт твой главный герой? Из Петербурга до Калифорнии путь неблизкий...
— Первую книгу про Василия Хвостова я назову просто: "Сахалин".
Глава 6
"Придумывай и мечтай, тогда мир станет таким, каким хочешь его видеть ты"... "Когда я сплю, то я могу мечтать. Когда я не сплю, то могу воплощать свои мечты в жизнь".
Из речи Вице-президента Кореи Ли Сон А (Анастасия Ивановна Ким).
"Самое красивое в игре — счёт на табло".
В.В. Лобановский, тренер.
16 сентября 1951 года. Горький.
Показал на утренней тренировке одноклубникам удар "сухой лист" с углового в ближнюю и в дальнюю девятку. Колобок уже научился так укладывать мяч в пустые ворота восемь раз из десяти. После тренировок я порой тоже отрабатывал этот удар, используя физический эффект Магнуса. Суть явления в том, что мяч при вращении создает вокруг себя вихревое движение воздуха. Разность скоростей на противоположных сторонах сферы, порождает поперечную силу, которая меняет траекторию полета мяча.
— Хватит "Энциклопедии", — скажут антизаклёпочники, — давай действие.
— А пожалуйста.
Утро на спортивной базе. Водные процедуры.
Наблюдаю из "умывальника" сцену в "сушилке". Мои дружки, Колобок с Татушиным, что-то
Наконец-то в спортзале дооборудовали "качалку" по моим намёткам и Маслов с Эпштейном прибавили к ежедневным занятиям получасовую атлетическую подготовку. Теперь весь день игроков был расписан с утра до вечера. С утра пробежка по Большому кругу, зарядка, завтрак, медосмотр, утренняя тренировка: разминка, тесты медицинские и спортивные, тренировочная игра, заминка, разбор игры, обед, тихий час, дневная пробежка, дневная тренировка: квадраты, индивидуальные упражнения и работа с мячом, отработка командных действий, разбор занятия, полдник, хозяйственные работы или личное время, уход за формой(стирка, глаженье), разминка, качалка, теоретические занятия, ужин, пробежка на стадионе, душ, самоподготовка(многие учились на заочном отделении или в вечерней школе), отбой.
На дневной пробежке Эпштейн иногда нас гонял для разнообразия наоборот, от финиша к старту. Но сегодня, как обычно. "Большой круг" нашей пробежки начинался от Второго Щёлковского озера, далее мимо Третьего озера до Кузнечихинского кладбища. Потом сворачиваем в Сады и добегаем до проезда с поэтическим названием Кладбищенский.
В километре от нашей спортбазы в направлении слияния Оки и Волги находилось кладбище «Марьина роща», которое основано ещё до войны. Вот и сегодня во время пробежки мы слышали траурную музыку духового оркестра. Видимо хоронили кого-то из известных или состоятельных людей города.
Поворачиваем к Марьиному ключу и отсюда уже виден Щелковской хутор у ворот нашей базы. Причём ворота на грунтовой дороге строители объекта зачем-то поставили, а забором базу до конца не огородили. Наверное, выделенные на строительство фонды закончились или материал спёрли. Так что, на базу прошмыгивала местная пацанва и бесплатно наблюдала на разыгрываемые нами футбольные баталии. Поляна, изображающая поле, была кочковатая с залысинами, но идеальных полей в это время не было даже в Москве.
Боря Татушин, присев после полдника на скамейку, рассказывает водиле Лёхе Корелякову, моющему шваброй стёкла автобуса:
— Вчера, как Набоков вечером в город то уехал, мы с ребятами пошли в каптерку на базе, налили по "рюмочке", чисто чтобы уснуть, культурно сидим, никого не трогаем. (Всё перенимают) И тут, через полчасика нашего уже "сухого" трёпа — стук в запертую дверь. Колобков, на правах капитана, спросил строгим-престрогим голосом: «Фамилия, имя, отчество!». Из-за двери, чуть не по слогам, отозвался спокойный громкий голос: «Бо-рис Пав-ло-вич На-бо-ков!». Что тут началось! Паника! Васечка связал все "вещдоки" в настольное покрывало — и в окно. И мы все тоже, как кузнечики, — в окно. А Колобков мужественно остался на растерзание. Набоков его полчаса отчитывал. А Эпштейн перед отбоем нам ничего не сказал, но тренировку с утра такую устроил, что все лишнее вышло на раз-два. Полкоманды под кустами кланялось.