Олимпийский диск

Парандовский Ян

– Ты бьешь, не сжав руку в кулак, как девушка.

Сотион пробегает по тетрайону. Задерживается, чтобы посмотреть, как Герен борется с Еврименом.

Гигант выглядит более грозным в покое, нежели во время схватки. Кажется, что его руки заняты какой-то игрой, требующей терпения, это его-то руки, каждое сжатие которых способно удушить. Он побаивается своей силы, она давит его своей тяжестью. Элленодик беспрерывно распекает его, от этого он становится совсем неловким, нетвердо стоит на ногах. Вдруг гигант замечает Сотиона, и Евримен, взлетев в воздух, падает наземь на расстоянии нескольких шагов.

Во дворе, возле колодца,

Меналк сдергивает шапку, по лицу струится кровь: он получил удар в ухо. Меналк набирает воды, смывает кровь, оглядывается вокруг:

– Кто-нибудь может дать мне клочок шерсти с теплым маслом?

На "священной беговой дорожке" Гисмон заканчивает тренировки с участниками Истмийских игр, по их осовевшим взглядам видно: олимпийская олива действительно повыше сельдерея. У калитки объявляется Сотион, исчезает, и уже издали доносится его крик: "Стадион свободен!" С ним вместе подходят еще несколько человек, они приступают к тренировкам по собственной программе.

Ползают на четвереньках, прыгают на месте, поднимая колени до пояса, лежа на спине, перебирают в воздухе ногами, размахивают гальтерами, словно копьями, подбрасывают диски и хватают их руками. Евтелид подпрыгивает и при каждом прыжке лупит себя пятками по ягодицам. Он отсчитывает: шестьсот один, шестьсот два, шестьсот три - и, поймав удивленный взгляд Патайка, поясняет:

– У нас это называется бибас... шестьсот пять... И даже девушки доводят счет до тысячи ударов.

Агесидам из Локр провел недурной кулачный бой и теперь уселся на траве, а его алейпт, Илл, опрыскивает его водой, растирает затылок и бедра. Неожиданно мальчик отводит его руку и бежит вслед за Сотионом. Они мчатся по "священной беговой дорожке", Сотион сбавляет темп, останавливается, а когда Агесидам настигает его, вскидывает ему руки на плечи и одним махом перепрыгивает через мальчика. Вот он уже в группе дискоболов, и, когда через минуту выкликают его для броска, он спокойно направляется к исходной позиции, словно бы и не покидал своей шеренги.

С бронзовым диском он давно освоился. По показателям он на полступни оторвался от Содама.

– Ты шагаешь к венку по моей спине, - шепчет ему приятель, и в его словах нет и тени зависти.

Они друзья потому, что достойны друг друга. Разговора о дружбе и быть не могло бы, если б один оказался немного слабее другого. Оба знают, чего они стоят. Со даму, более сильному и зрелому, точно известно, чего ему ждать от своих мускулов. Сотион постоянно совершенствуется, ежедневно в этом человеческом цветке открывается еще один лепесток, в нем ничего невозможно предугадать, словно его показатели не результат усилий, а рождены в порыве вдохновения.

Содам обнимает его, рукой касаясь сердца. Сотион непроизвольно отвечает на это объятие.

– Видишь Исхомаха?
– спрашивает он.
– Кто бы мог подумать! Помнишь, каким он явился, как поворачивался, как топтал бальбис? Я не видел, как он бегал сегодня.

– Бежал хорошо, - отвечает Содам, он видит еще и то, чего не замечает Сотион: при каждом броске Исхомах оборачивается, стремясь поймать взгляд Сотиона.

С "мягкого поля" примчался Патайк.

– Сейчас борется Каллий. Торопитесь, есть на что поглядеть!

– Афинянин?
– спрашивает Сотион.
– Нет, не могу, мне еще дважды метать диск.

– Не забывай про ремень, ты не очень плотно затянул его. Он скользнет по древку

копья.

– Я отмахал сегодня три стадия.

– А мне придется заново натираться маслом.

– Ну а как дела у Телесикрата?

– Если б он внял гласу богов, решивших сделать его кулачным борцом, он наверняка чего-нибудь добился бы. В гоплитодроме он дальше замыкающего в какой-нибудь приличной четверке не поднимется.

– Налей-ка сюда еще воды.

– Ему было сказано, что шея у него слабовата для борьбы.

– Ну и размахнулся же ты! Я думал, что забросишь диск в море и придется тебе оплачивать стоимость нового.

Ерготель в одиночку отрабатывает бег на длинные дистанции. Гисмон наблюдает за ним и кричит:

– Чуть выше пятки!
– И добавляет: - Сколько стадиев сделал?

Тот, не сбавляя темпа, отвечает:

– Это одиннадцатый.

Элленодик прервал затянувшуюся борьбу Каллия с Аристоклидом. Она была так красива, так стремительна, хотелось бы добавить: исполнена такой страсти, если бы это слово применимо было к двум утонченным, хладнокровным игрокам. Они расходятся с улыбкой, каждый отдавая себя целиком своему алейпту, снимающему с него усталость. Ни тот, ни другой не получил увечий, из-под града этих сокрушительных ударов оба вышли с двумя-тремя незначительными синяками.

Это настоящий панкратий. Два противника схватываются друг с другом совершенно обнаженные, не защищенные и не вооруженные ничем, кроме мускулов, выдержки, костяка да суставов, и оказывается, сопротивляемость тела подготовлена к ударам, которые можно нанести ногой или рукой.

Капр выходит на "священную беговую дорожку". Какая-то четверка закончила бег на короткую дистанцию, после нее на свежевзрыхленном песке отпечатались следы. Элленодик повел по ним взглядом и, ни слова не сказав, удалился.

– Что он там высмотрел?

Несколько бегунов идут по краю дорожки и словно ищут редкие ракушки во время морского отлива.

– Смотри: на три их ступни - две его.

– Клянусь Зевсом!..

– Кто бежал справа?

– Скамандр из Митилены.

Эфармост, который участвует только в состязаниях по борьбе, не борется, а поигрывает с Сотионом, пятиборцем. Эфармост позволяет ему все.

– Можешь хоть кувыркаться, - говорит он.

Сотион раздражен, он весь сосредоточивается и, когда противник явно переоценивает свои силы, валит его на землю. Но Эфармост тянет Сотиона за собой, одной рукой оплетает, как узловатой веревкой, и прижимает к песку:

– Я могу продержать тебя так на протяжении всей "Илиады", - смеется он, - и ты не встанешь, как Гектор, который не может подняться со своего костра.

А Сотион все еще лежит, хотя Эфармост давно уже отпустил его. Он чувствует песок под лопатками, как он заполняет выемку позвоночника, по всему его телу расходится гнетущее ощущение поражения. От слов Эфармоста, смысла которых он уже и не помнит, на него повеяло сумраком какого-то необъятного, грустного времени. Он проводит языком по пересохшим губам, чувствуя их горький вкус. "Таков вкус поражения". Он как бы надвигает стадион на себя, словно покрывало, прячась под ним, как младенец, боящийся ночных призраков. Потом открывает глаза - над ним огромное небо в янтарных красках заката. Он встает, и его охватывает дрожь, будто ступней коснулся собственной могилы. Перепрыгивая через нее, он бежит и кричит: "Ала-ла!"