Омут памяти
Шрифт:
Это письмо — скорее исповедь, а не жалоба, а точнее — и то и другое. В нем я писал о своих чувствах, связанных с активной травлей меня и моей политической и общественной деятельности. Привел в этом контексте многочисленные документальные свидетельства, из которых явно слагалась политическая и идеологическая платформа реванша, причем не только по реставрации прежних порядков, но содержащая и меры по расправе с новыми «врагами народа». Откровенно написал и о том, что преобразования зашли в тупик, чем и пользуются реставраторы, обратил внимание Михаила Сергеевича на то, что конфликт между президентом
Излагая свои аргументы, я хотел предупредить Горбачева, что если власть не проснется и трезво не оценит реальную обстановку в стране, то осенью 1991 года вопрос о той или иной форме реставрации может перейти в практическую плоскость. Это было мое первое официальное предупреждение о том, что страна движется к роковой черте. В конце письма я решил сделать достаточно резкий вывод о том, что «не хочу быть пешкой в игре политиканов», а далее предложил Михаилу Сергеевичу следующее: «Если будем продолжать работать вместе, то давайте договоримся играть в одном оркестре и двигаться в одном направлении, как бы это ни было трудно».
Ответа не дождался. Может быть, ему и не показали это письмо. На душе стало еще тревожнее. До меня дошли сведения, что генералы в Генштабе стали подозрительно часто собираться, что в разговорах высших чиновников появились нотки страха перед чем-то необычным, которое вот-вот случится.
Поскольку мои сигналы и предупреждения явно игнорировались, я расценил подобную реакцию как сигнал, что мне надо уходить из команды. Видимо, мои предупреждения кому-то показались слишком навязчивыми и толковались как действия человека, обиженного фактическим отстранением от власти.
Я подал в отставку. Горбачев принял ее тут же и отправился в отпуск. Как только хозяйственный аппарат узнал о моей отставке, то немедленно, в тот же день, лишил меня автомашины и дачи. Домой поехал на машине Примакова. Через несколько дней зашел к Янаеву — он остался за президента. Сидели долго. Крепко выпили. Он жаловался, что Горбачев запер его в «золотую клетку», ничего не поручает и ни о чем не спрашивает. У меня осталось впечатление, что Янаев в то время ничего не знал о готовящемся заговоре. Он все время рассуждал о том, что бы он хотел делать в качестве вице-президента, что он предан Горбачеву и будет ему помогать изо всех сил.
Через несколько дней по радио передали, что я исключен из партии. Как все это было организовано, рассказывать скучно. Решение ЦК КПСС, подписанное неким Маховым, базировалось на официальном письме трех председателей районных контрольных комиссий г. Москвы: Бауманского, Первомайского и Сокольнического. В постановлении сказано: «За действия, противоречащие Уставу КПСС и направленные на раскол партии, считать невозможным дальнейшее пребывание А. Н. Яковлева в рядах КПСС».
В своем ответном заявлении о выходе из партии я написал, что «хотел бы предупредить общество о том, что в руководящем ядре партии сложилась влиятельная сталинистская группировка, выступающая против политического курса 1985 года… Речь, в сущности, идет о том, что партийное руководство освобождается от демократического крыла в партии, ведет
Так закончилась моя партийная карьера. Закончилась по совести. Если в 1943 году, в страшные дни для моего Отечества, я искренне и с энтузиазмом вступил в партию, то в 1991 году я осознанно покинул ее. На своем опыте убедился, что большевистская партия, предавшая идеи социал-демократизма, встала на путь фашистского насилия и, утопив Россию в крови, разрушила ее и отбросила на задворки цивилизации. Я был честен в вере и столь же честен в отрицании ее. Возненавидел Сталина — это чудовище, жестоко обманувшее меня и растоптавшее мой романтический мир надежд.
Я давно понял, что общественное устройство, основанное на крови, должно быть убрано с исторической арены, ибо оно, это устройство, исповедовало дьявольскую религию Зла. Вот почему я и посвятил себя поиску путей ликвидации античеловеческой системы — надо было только не ошибиться в новом выборе. Конечно, это были только мечты, а не действия, но в одном я был твердо уверен уже тогда, когда Перестройка еще зрела в мечтах: этот путь должен быть исключительно ненасильственным и привести к свободе человека.
День, когда меня изгнали из партии, совпал с завершением работы над «Открытым письмом коммунистам», в котором я писал об опасности реваншизма. Через день, 18 августа 1991 года, обсуждал его с Анатолием Собчаком у меня дома. Но письмо не могло быть напечатано, поскольку на следующий день в Москву вошли танки.
Кстати, до сих пор никак не могу поверить, что вся эта операция с исключением из партии произошла без ведома Генерального секретаря ЦК. Если без него, то логично предположить, что к этому времени была предрешена и судьба самого Горбачева. Если же он благословил эту акцию, то становится более понятным его равнодушие к моим многочисленным предупреждениям о надвигающемся перевороте. Ведь такие предупреждения делались не уличными гадалками, а человеком, стоявшим рядом с ним все эти драматические годы.
Наивность неисчерпаема. Я еще не хотел верить, что кампания против меня организуется определенными силами и людьми в КГБ. Но постепенно, день за днем, для меня все более очевидным становился факт, что люди этого ведомства решают определенную задачу — отодвинуть меня от Горбачева, что им и удалось. Однажды у меня была беседа с Виктором Чебриковым. Он сказал: «Давай встретимся. Я расскажу тебе такое, что тебе и в страшном сне не привидится». Речь шла о нем, Чебрикове, о Крючкове, Горбачеве и обо мне. Не успели мы встретиться. Умер Виктор Михайлович.
Татьяна Иванова в журнале «Новое время» пишет: «Не надо раскрывать архивы КГБ, но немножко полистать — можно. Найти там, например, кто нес на демонстрации плакат с мишенью, где в центре был портрет Александра Яковлева, в которого стреляет солдат. А текст был энергичен и краток: „На этот раз промаха не будет!“ Найти, кто нес, кто писал, кто сочинял текст, кто вдохновил создание текста. И назвать эти светлые имена».
Для справки скажу: обращался я в Прокуратуру с просьбой отыскать террориста. В рекордный трехдневный срок мне ответили, что найти не удалось. Вот и все.