On the Knees of My Heart
Шрифт:
– Я не ребёнок!
– резко обрывает она его.
Глаза Джона встречаются с её глазами:
– Я знаю.
Даже сквозь жуткую боль она чувствует на себе этот взгляд и одновременно с этим ощущает, как внизу живота что-то отдает в ответ.
Ты королева - напоминает она самой себе.
– А не какая-нибудь простушка.
Джон оборачивается к мейстеру:
– Ты слышал королеву, Сэм. Приступай, и покончим с этим поскорее.
Мейстер нервно сглатывает, однако его руки на удивление тверды, когда он вдевает нить в иголку. Дейнерис закрывает
– Не уверен, чего в вас больше - упрямства или храбрости.
– голос у Джона низкий, а рука тёплая.
– Может быть, во мне и того и другого сполна.
– отвечает она и, к её удивлению, он усмехается.
– Может быть.
В боку начинает нестерпимо печь, и она буквально чувствует, как у неё на лбу выступает испарина. Дени сжимает руку Джона ещё крепче, стараясь удержать свой голос от подрагиваний:
– Сир Барристан говорит, что я самая упрямая женщина из всех, что он когда-либо встречал. Он, видимо, использует это как комплимент, но я не уверена.
Джон выдает ещё один смешок, и Дейенерис кажется, что она чувствует его дыхание на своей коже:
– Вы не самая упрямая женщина, что встречал я, Ваша Светлость, но, должен признать, вы близки к этому.
– Ты о своей одичалой невесте?..
Ладонь Джона в её руке вздрагивает, и когда она открывает глаза, то видит, что он смотрит на неё с удивлением:
– О ком?
Мейстер на миг приостанавливает зашивание раны, но Джон бросает на него раздраженный взгляд: “Продолжай сейчас же”.
Дени вздрагивает, когда мейстер возвращается к работе, но спокойно выдерживает требовательный взгляд Джона:
– Мне рассказали, - произносит она в перерыве между волнами боли.
– Рассказали, что когда ты жил с Одичалыми, ты… - она запинается, зашипев сквозь зубы, но всё-таки заканчивает.
– Ты женился на одной из них.
Джон долго не отвечает, и Дейенерис начинает беспокоиться, что чересчур задела его.
– Она не была моей женой. Не в том смысле, в каком это понимают на Юге от Стены.
– Но ты любил её.
– эти слова вырвались у неё прежде, чем она успела прикусить язык, и руки мейстера вновь остановились.
Твердый взгляд Джона нисколько не дрогнул:
– Да, любил. Я не выбирал это и не желал этого. Но я любил её.
Теперь игла двигается прямо по её ребрам, и она боится, что если хоть чуть-чуть приоткроет рот, то непременно закричит. Поэтому она только кивает, и следит за тем, как он с удивлением читает в её глазах, что она понимает. Что она знает.
И тогда он улыбается ей. Шрам около его глаза морщится, а его зубы в тусклом свете жаровни кажутся поразительно белыми. Игла снова впивается в плоть, и Дени неожиданно рада пронзительной боли, потому что она не позволяет ей попасть в роковой плен этой улыбки.
Этих губ.
– Расскажи мне о ней.
– хрипло просит она, и он соглашается.
Постепенно его улыбка растет, вот уже смеются его глаза, и слушая его, Дени
И так же внезапно она осознает, что тепло, медленно расползающееся по её венам, и теснота в её груди могут означать не только лишь её вожделение.
Одинок в постели, одинок перед страхом, одинок в любви.
У неё кружится голова, и она не может припомнить, когда в последний раз она ела или спала. Враги со всех сторон - Ланнистеры, Эйгон-самозванец, армия мертвецов всё еще давит с Севера… Она не может сейчас думать о всех этих вещах, но вовсе не из-за него, этого мужчины с горящими глазами, руками, покрытыми шрамами, и милой улыбкой.
До того, как мейстер заканчивает зашивать её рану, Дейенерис теряет сознание. Той ночью она больше не видела снов, и не видела их много ночей после. А страшная рана на её боку, как оказалось, была не более чем раздражающим зудом, что напоминал о себе время от времени.
Но этой ночью сон был другой. До сих пор это были только его руки и губы, скользящие по её телу, просто секс, ни больше, ни меньше. Теперь же он осторожно берет в эти руки её лицо, улыбается удивительно нежной улыбкой. Он целует её щеки, опускаясь всё ниже, и когда доходит до её губ, она чувствует, что его губы солоноватые на вкус.
Я плачу - проносится у неё в голове.
– Почему же я плачу?
– Дени, - шепчет он ей в шею, и это заставляет её трепетать.
– Это ты, - сбивчиво произносит она, и её руки сами сталкивают с его плеч тяжелый черный плащ.
– Это ты, я знаю.
Во сне его глаза невероятно темны, но вместе с тем они неистово полыхают огнем страсти, желания и, да, любви. Ее платье бесследно исчезает, словно растворяется, и он опускает её на кровать абсолютно обнаженную. Выступы на его рубцеватой ладони нежно оглаживают её соски, живот, кожу на внутренней стороне её бедер, до тех пор, пока она не поддается ему навстречу, взмокшая и умоляющая.
– Хорошая девочка, - горячо шепчет он.
Она порывается было настоять на том, что она не девочка, что она королева, но затем его губы накрепко запечатывают её рот поцелуем, и она не может, не может….
Когда она внезапно просыпается посреди этой ночи, уже не имеет значения, насколько ловко и умно работают её пальцы: она дрожит и извивается как только может, но этого недостаточно.
Это даже и близко не то.
***
Когда она посылает за ним, он является. Неважно, что он весь день провел на поле боя. Не важно, что он весь покрыт потом, кровью и грязью и, вероятно, так устал, что едва стоит на ногах.
Другие бы непременно попросили бы у неё немного времени, чтобы привести себя в порядок перед визитом к королеве, но Джон Сноу сразу направляется в её покои будучи одетым в свои боевые доспехи.