Он убил меня под Луанг-Прабангом. Ненаписанные романы
Шрифт:
– Почему русские? А может, китайцы?
– Китайцы сами нищие.
– Ты стратег, а?
– Нет, командир. Просто я так думаю.
– Опять ты думаешь, черт возьми! Хватит тебе думать, – я завидую тем, кто не думает…
– Мадам Тань купила вашу книжку.
– Ну?! Она умеет читать? Я думал, что она только умеет… Это прекрасно, когда туземная красавица умеет не только… но к тому же читает книжки.
– Она метиска. Ее отец был французом. А мать – камбоджийка.
– О, это прекрасно, когда отец француз…
– Она говорит, что вы пошли в авиацию из-за неудачной
– Скажи на милость: она и про неудачную любовь знает?
– Зачем вы так? Она очень хорошая…
– Сколько ей?
– Тридцать.
– Молодец. Всегда надо учиться на женщинах, которые старше. Я начал с одногодок и только сейчас понял, какую сотворил глупость. Женщина, которая старше, понимает, что измена это глупость и мелочь… Переспал с кем-то – ну и переспал… Вообще-то мужчины совестливее женщин. Разница в возрасте, Билл, – единственная гарантия прочной любви. Запиши это, старина, запиши. Это купят даже в «Крисчен сайенс монитор» для раздела «Мысли бывалого идиота».
22.24
– Вот сволочь, – сказал Ситонг, – что это он к нам прицепился? Может, диверсанты передали им по рации, что я везу европейца? Они решили, что ты – какой-нибудь важный начальник, а не писатель, какой-нибудь Че Геварра, вот и охотятся. За простым Патет Лао они бы так не охотились…
– Зачем я им нужен? – усмехнулся Степанов. – Лишние дипломатические осложнения.
– Никаких осложнений. Бомбой разнесет в клочья, а они скажут, что это мы тебя… – и он присвистнул, изображая, что «они» сделали бы со Степановым.
– Да?
– Конечно.
И они оба рассмеялись.
– Ты отчего не женишься, Ситонг?
– Нельзя.
– Почему?
– Война идет.
– Тебе не страшно воевать, у тебя нет детей.
– Наоборот, – возразил Ситонг. – Когда есть дети – погибнуть не так страшно: после тебя останется на земле твое семя…
– А если ты останешься жив, а они погибнут? Тогда как?
Шофер осторожно кашлянул и быстро взглянул на Ситонга. Тот ничего не ответил, но Степанов заметил, как у него замерло лицо и вспухли желваки. Ситонг достал флягу и молча протянул ее Степанову.
– Не хочу. Спасибо.
Ситонг отвернул крышку и сделал несколько глотков.
22.30
– Вот теперь они едут, – сказал Билл, – только теперь они снова повернули во Вьетнам. Что это они – то сюда, то туда?
– Посмотри по карте – здесь начинается горный коридор, нет?
– Да. Точно. Я думаю, надо ехать домой, командир. Горючего не хватит – думается мне.
– Опять ты думаешь… Что это за манера такая, – проворчал Эд, прикидывая остаток горючего. – Ты не охотник?
– Что?
– Я спрашиваю – ты не охотник, случаем?
– Нет. Отец мне запрещал охотиться. Он говорил, что это негуманно. Чем лесные птицы виноваты, когда их бьют из ружей с собаками? Надо охранять живность – ее и так мало осталось на земле. У нас дома всегда жили утята… Вся наша семья любит уточек…
22.34
– Гони! –
На этот раз он услышал самолет, когда уже было поздно выбегать: американец хитро подкрался из-за хребта и теперь догонял машину сзади.
– Стоп! – крикнул Ситонг.
Машина, взвизгнув тормозами, замерла на месте.
– Вперед!
Шофер дал максимальную скорость, но машина все равно ползла очень медленно, оттого что дорога по-прежнему шла вверх. Ситонг кричал на шофера, парень растерялся и, вместо того чтобы дать подсос, врубил большой свет. Длинный, как крик, луч белого света повис в ночи.
– Идиот! – заорал Ситонг. – Идиот! Гони скорей, за поворотом – скала!
«Какая скала? – подумал Степанов. – При чем здесь скала? Здесь кругом скалы».
– Гони! Гони! Кричал Ситонг.
– Не кричи, – сказал Степанов, – ему так трудно править.
И вдруг в луче света, примерно в двадцати метрах перед собой, они увидели спасение: дорога уходила в скальный тоннель.
Степанов никак не мог выдохнуть воздух, хотя ему хотелось это сделать, а самолет ревел где-то совсем рядом.
– Ты гений, Ситонг, – шепнул Степанов, – только бы успеть, ты гений…
22.35
– Уточек, – повторил Эд, – это хорошо, что вы любите уточек. Большие вы все гуманисты, как я погляжу. А вот меня эта машина возбуждает, как кабан, который прошел номер охотника за пределом выстрела. Видишь, чарли нас услышали и с перепугу включили свет. Наивные чарли, они думают, что мы сверху видим их по свету. Они совсем не думают о наших локаторах. Черт, куда это они делись? Успели-таки, – сказал он, откинувшись на спинку своего кресла, – спрятались под скалу. Молодцы. Здорово ездят эти лаосские парни.
Он прикинул по карте, когда они должны выйти из гор на равнину. Выходило, что примерно через пять часов они должны быть на равнине. Там, решил он, чарли от него никуда не денутся.
– Отбомбимся здесь, – сказал он, – через пять часов мы встретимся с ними на равнине.
– Да, командир, – ответил Билл и нажал кнопку. Самолет тряхнуло: бомбы полетели вниз.
22.38
Когда отгрохотало эхо и после взрыва бомб стало вокруг неприглядно темно, Ситонг, двигая нижней челюстью (видно, здорово заложило уши), сказал:
– Все. Теперь можно спокойно ехать. Через шесть часов я передам тебя с рук на руки, а там, во Вьетнаме, русские ракеты, там они не так лихо летают, там они побаиваются. Тебя не задело?
– Нет.
– А уши?
– Ничего.
– Едем, – сказал он шоферу, – или снова надо покрутить?
Шофер рассмеялся – он был веселым парнем – и ответил:
– Я же не выключал мотора!
Когда они двинулись дальше, он по-прежнему веселился, объясняя Ситонгу, что со страху он не успел выключить мотор и, пока американец бомбил, очень боялся, что комиссар услышит, как работает мотор, и даст крепкую выволочку: по инструкции мотор полагается выключать во время бомбежек.