Он убил меня под Луанг-Прабангом. Ненаписанные романы
Шрифт:
– Не всякий гений, – добавил Эд, – а только тот, который вступил в брак уже состоявшимся гением.
– Это вы к тому, что нет пророка в своем отечестве?
Эд поднял палец, остановился и записал что-то в книжечку: каждый человек строит себе баррикаду на тех мудростях, которые утверждают его в своих же глазах.
23.20
Эд спросил Билла, когда они вышли из штурманской прокуренной комнаты:
– Ты куда? К туземной женщине?
– Не
– Где ты их тут увидишь?
– Сегодня должны прилететь какие-то благотворительные журналистки из дома. Они путешествуют по Азии и должны завернуть сюда из Бангкока.
– Все наши журналистки забыли, когда у них кончилась зрелость…
– Что? – переспросил радист. – Что они забыли?
Эд снова засмеялся и сказал:
– Иди к черту, старик, ты невозможен.
– А куда вы?
– Я спать. Через пять часов мы с тобой выедем, так что не увлекайся бабушками.
– А я могу не спать двое суток.
– Да?
– Я так думаю.
– Ясно, мыслитель. Ну, пока.
Эд бросил свой джип где-то под деревом, в спешке, и сейчас, чертыхаясь, хлопал себя по карманам: фонарик, конечно, он оставил в кабине.
«Глупость какая, – думал он, – зачем мне в кабине фонарик? Если угрохают – фонарик уже не потребуется. А сесть на вынужденную в скалах немыслимо. Сказано, чтоб держать в кабине – и держу. Болван. Мы все любим жить по предписанию; удел мышей – жить по предписанию. Никакой ответственности – за тебя все расписано».
Ночь была безлунной, темной. Эд наткнулся на камень, выругался, заскакал на одной ноге. Он вспомнил, как над ним подшутили ребята в школе. Он очень любил представлять себя знаменитым футболистом. Он выучился ловко бить мыском камушки и жестяные банки из-под пива. Однажды ребята завернули в белую бумагу тяжелый камень и положили его на дороге. Эд, конечно, ударил по этой бумажке мыском и упал, потеряв сознание от боли.
«Интересно, как фамилия того, кто это придумал? – подумал Эд. – Ему бы надо взять фамилию Гитлер».
Кто-то метрах в десяти от него включил фонарь. Острый луч света ослепил Стюарта.
– Эй, – сказал он, – осторожней. Посвети пониже – где-то здесь моя машина… И не свети в глаза – я так слепну.
Ему никто не ответил, но рука, державшая фонарик, послушно опустилась вниз, и Эду показалось, что человеку было тяжело опускать руку, – так упруг и весом был луч света. Листва в этом мертвом белом свете была черной, неживой, похожей на чугунную. Днем она была нежно-зеленой, хрупкой.
Эд увидел свой джип и сказал:
– Погоди выключать. Я сяду за руль, и тогда выключишь.
Фонарик послушно освещал его машину. Эд вспрыгнул на сиденье. Прыгающий луч света приближался к нему.
– Кто ты? – спросил Эд. – Освети себя.
Яркое пятно света все приближалось.
– Эй! – сказал Эд. – Покажи себя, парень!
Ему вдруг стало холодно,
«Чарли! – мелькнуло в мозгу. – От аэродрома сто метров, рядом – джунгли, и никого нет!» Он ударил себя по левой ляжке: кобура с пистолетом осталась в самолете. И тогда он пронзительно закричал – визгливым срывающимся голосом. Свет исчез. На том месте, где он только что был, зияла черно-зеленая пустота, расходившаяся постепенными радужными кругами.
– Не кричи, – сказал знакомый голос, – не кричи так страшно, дурачок.
Сердце его колотилось где-то в горле, руки мелко тряслись: так с ним было первый раз, когда он проходил сквозь заградительный огонь зениток возле Самнеа.
Кто-то опустился рядом с ним на сиденье, и тогда, в близкой темноте, он увидел лицо жены.
– Зачем ты приехала, Сара? – спросил он хрипло.
23.20
– Ну-ка, вруби фары, – сказал Ситенг, – что-то на дороге чернеет.
Когда шофер включил свет – через секунду, не больше, – прогрохотала автоматная очередь и машина сразу осела на правое колесо. Ситонг кошкой выскочил из кабины и, бросившись к тому черному, что перекрывало дорогу, на ходу дал ответную очередь, прижав автомат к животу. Степанов, падая на теплую каменистую землю, ясно представил себе, как Ситонг стреляет: когда они попадали в перестрелки, Ситонг бил из автомата, завалив его влево – от живота, бил мастерски, не целясь.
Прогрохотала ответная очередь. Другая. Третья.
«А из разных бьют, – подумал Степанов, – плохо дело-то. Их, значит, там не меньше трех».
К Степанову подполз Ситонг и молча протянул пистолет. Степанов отрицательно покачал головой.
– Почему? – спросил Ситонг одними губами, но он лежал совсем рядом, и Степанов понял его вопрос.
– Если возьмут – сразу поднимут визг: «вооруженный русский», – ответил он, подумав при этом: «И дома потом, если выменяют, затаскают по начальству».
Ситонг положил рядом со Степановым свой длинный нож и отполз к шоферу. Они пошептались о чем-то, и Ситонг исчез. Шофер подождал несколько минут, а потом дал из своего трофейного американского автомата очередь по тому темному, что было впереди, на дороге. Ему ответили сразу из трех автоматов.
«Значит, их не больше, – подумал Степанов. – Выкрутимся».
– Сколько прошло времени? – шепнул шофер.
– Не знаю.
– Посмотрите на часы.
– У меня стрелки не светятся.
– Покажите мне.
Степанов вытянул руку с часами. Шофер приник лицом к часам, а потом шепнул:
– Без пяти шесть.
– Не может быть, – ответил Степанов. – Ты спутал. Наверное, половина двенадцатого.
Шофер хихикнул в темноте.
– Я всегда путаю стрелки, – сказал он, – особенно в темноте. Конечно, сейчас половина двенадцатого. В шесть часов начинают светлеть облака на востоке.