Она была актрисою
Шрифт:
Неожиданно ей пришла в голову идея — настолько простая и гениальная, что заставила подскочить.
— Игорь Витальевич! — закричала Вика в неописуемой радости. — Вы ведь хотите сделать доброе дело, правда? И вам это ничего не будет стоить, вам это будет легко. А мне ужасно важно! Вы сделаете, да?
— Ну, смотря что, — осторожно ответил Талызин.
— Да ничего трудного! Просто прижмите чуть-чуть этого жука Сосновцева и намекните ему, что вам нравится Маринина пьеса. Что вы хотите, чтобы ее поставили, понимаете? Вот и все!
— Но она же уже поставлена, если я не ошибаюсь?
— Это первая, а я хочу вторую. Вторая еще лучше, и труппе как раз подойдет. А Маринка, она вроде умная, а с людьми почему-то не умеет. То есть с обычными умеет, а с нужными никак. Она
— Вполне. Ромео у вас в труппе действительно нет.
— Ну, вот. А Сосновцев грозит, если я не выгоню Марину, прикрыть студию и сделать вместо нее биллиард. Я все время об этом думаю, извелась вся. И только теперь до меня дошло!
— Что дошло? — уточнил недогадливый Талызин.
— Сейчас объясню. Сосновцев, он очень пронырливый тип и наверняка в чем-нибудь химичит — по работе, я имею в виду. Поэтому он будет стремиться не вступать с милицией в конфликты. Ну, чтобы не привлечь внимание к своим махинациям, так?
— Предположим. Он действительно очень старается произвести на меня благоприятное впечатление.
— Вот именно! И если вы ему скажете, что с нетерпением ждете постановки новой Марининой пьесы и будете отслеживать ситуацию, он побоится идти против вас и вынужден будет стерпеть. Для него ведь это не вопрос жизни и смерти, он просто из вредности хочет ей отомстить! Разве вам это трудно? Скажете пару слов, и вполне достаточно.
— Значит, — живо поинтересовался следователь, — на директора ваша лояльность не распространяется?
— В каком смысле? — не поняла Вика.
— Ну, вы так стремитесь скрыть от меня все неблагоприятное, что вам известно о ваших знакомых, а тут вдруг сами наводите на мысль о его финансовых махинациях.
Виктория Павловна на секунду задумалась, потом честно сообщила результат своих раздумий:
— Во-первых, с финансами мухлюют все, ничего в этом особенного нет. Во-вторых, вы ведь не из финансового отдела, так зачем вам в это вникать? Только лишняя головная боль. А в-третьих, нечего этому Сосновцеву быть таким вредным! Ну, не хочет она с ним трахаться ни за какие коврижки — так что, издеваться над ней за это? Вот вы, например, разве стали бы за это над человеком издеваться? Вот говорите, только честно, — разве стали бы?
И она удовлетворенно кивнула в ответ на неопределенное мычание:
— Именно, не стали бы! Любой нормальный человек плюнул бы да нашел другую, не одна она на свете, а этот прицепился и издевается. Так вы согласны?
Словесного выражения согласия дождаться не удалось — открылась дверь, и на пороге появился Лешка.
— Боже, — ахнув, всполошилась огорченная Вика, — а я ведь собиралась к твоему приходу обед разогреть, честно! У тебя не мать, а сплошное недоразумение. Ты уж извини.
Ну, почему она такая никчемная? Сколько обедов недоготовила она в прошлой своей жизни — в той светлой жизни, когда рядом был Сашка, — и ни разу не слышала упрека, и не догадывалась даже, что тут есть, за что упрекнуть. И вот, казалось бы, после его смерти она осознала свою вину и решила исправиться, искренне решила — а все равно, выходит, не исправилась. Но нет, нет, если бы Сашка был сейчас здесь, она бросила бы все, она день и ночь стояла бы у плиты, она старалась бы, чтобы он был счастлив и огражден от дурацких домашних забот… только бы он был сейчас здесь…
Чей-то тяжелый вздох прервал грустные Викины мысли. Она, вздрогнув, пришла в себя и посмотрела на гостя и сына. Оба выглядели совершенно не расположенными вздыхать. Лешка весело произнес:
— Да сам разогрею, ты вроде занята. Здравствуйте, Игорь Витальевич.
— Игорь Витальевич, пообедаете с нами? — предложила Вика. — Как время быстро пролетело, я и не заметила! Я сейчас моментально разогрею.
— Хорошо. А мы с Лешей пока в шахматы сыграем.
Она отправилась на кухню, мимоходом удивившись, откуда Талызину известно про увлечение Лешки шахматами. Стоя у плиты, она с легким неудовольствием обнаружила, что опять вела себя
Но обед уже поспел, сокрушаться дальше времени не было. Правда, первую пару минут за столом Вика попыталась выполнить благие намерения и вести себя разумно, однако почему-то быстро снова стала естественной, даже и не заметив, как же это получилось.
— Так во сколько у вас сегодня репетиция? — осведомился Талызин после кофе. — И Сосновцев ваш там будет? Так я, пожалуй, зайду. И попросите Лазареву, пусть тоже придет. До вечера!
К сожалению, Вике не удалось услышать беседу Сосновцева со следователем, хотя страшно хотелось. Как бы там ни было, они появились дружным тандемом, и Талызин с вежливым занудством испросил разрешения присутствовать при репетиции новой пьесы, поскольку весьма ею заинтересован, а директор добавил, что и сам заинтересован не меньше, тем более, что по здравом размышлении осознал, насколько невыполнимо пожелание бедного Евгения Борисовича относительно «Ромео и Джульетты». При этих словах он искоса бросил нервный взгляд на Марину, и Вике довелось заметить странный феномен. Сперва подруга немного отпрянула, словно в отвращении, но затем на мгновение опустила глаза и подняла их на поклонника уже сияющими благодарностью, а лицо ее расцвело улыбкой. Эта улыбка заставила Сосновцева сделать несколько шагов вперед с видом слегка ополоумевшего индюка, но Марина хитрым маневром оказалась возле Игоря Витальевича, который тут же с нею заговорил. Вика решила, что эпизод стоит запомнить, поскольку он будет прекрасно смотреться на сцене — разумеется, если немного усилить акценты.
Короче, в этом смысле все складывалось как нельзя лучше. Правда, возникли неприятности совсем иного рода. Кирилл подкараулил Вику в коридоре и мрачно заявил:
— Значит, выдали меня своему кавалеру? Спасибо! Вот как вы меня, значит, цените?
— Но, Кирилл! — попыталась оправдаться она. — Мне ничего другого не оставалось. Я уверена, все разъяснится, и ничего страшного не произойдет. Игорь Витальевич просто собирает сведения, вот и все.
— Да, но почему именно обо мне?
— Обо всех.
— Вот как? Что-то незаметно. Ну, так знайте! Если вы рассчитываете, что я и дальше буду вести себя, как дурак, то зря. Подставлять шею под удар — ищите для этого других. Вы меня хотите опустить, так я сам кого хочешь опущу, понятно? Как вы со мной, так и я с вами, понятно?
Вике было не очень понятно, однако уточнять она сочла неуместным. Пусть сперва остынет, нельзя выяснять отношения сгоряча. Вон, даже перешел на блатной жаргон — это Кирилл-то, всегда такой сдержанный! Нет, следует пока держаться от него подальше. И она поспешно юркнула в зал.
В новой Марининой пьесе было две героини-подружки, и на сей раз главной ролью оказалась Дашенькина, а Наташина второй. Девочки принялись за читку текста по ролям, сперва довольно невыразительно, но потом все больше увлекаясь. Увлеклась и Вика. Когда эпизод был сыгран, Талызин тихо произнес:
— Вот общаешься с актерами, люди себе и люди, ничем не отличаются от нас, а стоит им выйти на сцену, как все меняется. Именно это очаровывает в театре.
— Да, — кивнула Марина, — я сама часто об этом думаю. — И она задумчиво продекламировала: