Она что-то знала

Москвина Татьяна Владимировна

Угощенье собрали богатое. Были тут и молодая зелень с редиской, и местный домашний сыр, и местная свиная колбаса, и родные огурчики с прочей продукцией завода, и даже холодного и горячего копчения лещ, за которым пришлось смотаться за тридцать кэмэ. Огурчик ездил. После закусок ожидались два гуся, томящихся в печке. Пили своё-родное, запивали клюквенным морсом. После третьей рюмки и осторожного, ознакомительного разговора Татьяна Егоровна совершенно ошарашила Анну вопросом, как поживает режиссёр Сокуров.

– Удивилась женщина! – засмеялся Пётр Степанович. – Думает, мы тут живем

в лесу, молимся колесу.

– Нет, что вы, – отвечала Анна. – Я просто не соображу, что ответить. Мы лично с Александром Николаевичем не знакомы. Знаю, что у него проблемы с глазами, было несколько операций. Что много работает.

– Так он про Гитлера снял, про Ленина снял, про японского императора снял, кто же четвёртый будет? – спросил Огурчик.

– Честно, не знаю. А вы всё смотрели?

– А у Октября не посмотришь! – разъяснила Алёна. – Он сдвоенный сеанс делает: одно кино серьёзное, а другое – развлекуха. И кто серьёзное не посмотрел – того на развлекуху не пускают. Выдержал Сокурова – можешь «Пиратов Карибского моря» или там «Казино» смотреть.

– У меня ребята таким манером всего Тарковского одолели. Да, метод деспотический – но вот работает, – подтвердил Пётр Степанович.

Анна подумала, что «культурка», над которой издевалась Миска-нигилистка, здесь, в Горбатове, была делом нешуточным.

– А люди не сердятся, что им навязывают ненужное?

– Людям только волю дай, они ничего серьёзного ни смотреть, ни читать не будут, – вмешалась Вера Гаранина. – Скажи ребёнку: ешь, что хочешь, – он и пропадёт на чипсах и коле. Октябрь всё правильно делает. Я к нему всегда хожу на лекции, когда время есть.

– Лёгкое, приятное насилие – стиль руководства Горбатова, – объявила Алёна.

– Эх, как матушка чеканно формулирует! – вздохнул Огурчик. —Так выпьем за лёгкое, приятное насилие!

Он быстро, добродушно пьянел, в отличие от хмуроватого отца Николая. У того, видимо, была некоторая ревность к Октябрю Платоновичу из-за обиден паствы.

Тут появился долгожданный тринадцатый, лысый, в сером пиджачке, с намеренно тихим голосом (умел Октябрь Платонович и орать, ещё как умел), с глазами острыми, проницательными, под общие приветственные крики («Вот и он! Вот мы про него всё и говорили! Наш Октябрь, просветитель наш!») раскланялся, стаканчик вынул…

Октябрь Платонович так ярко и артистично переживал каждую порцию выпитой им водки, что было ясно: этот человек никогда не станет алкоголиком. Он ходил всегда с собственным стаканчиком в берестяном цилиндрическом футляре и пил в своём тайном ритме: то две порции кряду залпом до дна, то часовая пауза, то отхлебнёт глоток и отставит. И говорил тоже прихотливо: мог долго слушать, набок склонив голову и по-ленински прищуриваясь, а мог разразиться экстатическим монологом; впрочем, бывал горазд и на афористические реплики. В его продолговатой, чистой от волосяного покрова голове жили всякие оригинальные идеи – вроде той, что в СССР заговор военных в конце тридцатых был на самом деле, и заговор врачей в конце сороковых тоже существовал, но арестовали не тех, кого нужно было, а невиновных. Потому что

до этого в качестве японских и немецких шпионов взяли тоже – не тех. Ибо арестовывать не того, кого надо, – это роковое проклятие России. По учению Октября выходило, что русский дух могуч и при этом слеп, он верно чует врага, но никак не может его правильно различить…

Норовистый, как большинство жителей Тамбовщины, Октябрь унаследовал от отца умную и прохладную северную хитринку. Недаром Касимов побаивался Октября всегда, при всех режимах. Патологически идейный человек вообще опасен, а уж если он умён, лукав и живёт в России… Но эпопея с борьбой за консервный завод сблизила всех передовых горбатовцев. Касимов помнил, с какой разумной отвагой вёл себя Октябрь Платонович в истории с Мишей Светлым, что нисколько не помешало, однако, некоему подробному письму о деятельности Касимова, направленному в местное ФСБ.

– Ну вот не сука ли ты, Октябрь, – в тоске говорил Касимов, которому благодаря тамбовским связям удалось просечь поганку и задавить её в зародыше.

– Нет, – твёрдо отвечал воитель. – Это чтоб ты не обуржуазился. Не хочу иметь буржуя на шее.

– Какой я буржуй, ты что, Октябрь, ума решился?! – вопил Касимов. – Я на одних «Жигулях» восемь лет!

– А буржуй – это не тот, кто миллионами ворочает. Буржуй – это тот, кто свою пайку под одеялом жрёт.. – отвечал Октябрь Платонович.

Устроившись за столом, пытливый дух прилежно хлопнул водочки, с малым вздохом закусил солёным огурцом, издавшим положенный ему по чину знаменитый горбатовский «хряп», и, удачно сымитировав хитрованский ленинский прищур, воззрился на гостью.

– Ну и какие же петербургские тайны вы привезли с собой, Анна Алексеевна? – спросил Октябрь Платонович, дерзко сияя светлейшими глазами без ресниц.

– Да какие у меня тайны? – смеялась захмелевшая Анна. – Наоборот: у вас хочу обрести прекрасной ясности. Отдохнуть от болота от своего!

– Был в Петербурге два года тому, – солидно сказал отец Николай. – Прекрасно и печально. Точно варвары захватили царский град и нарочно гадят из своей сатанинской злобы. Вавилонские башни строят, а попечения настоящего ни о чём нет. Друг у меня, отец Владимир, там, в Ольгинском приходе… Большого света человек, гонимый судьбой…

– Да зови сюда! – замахала белой крупитчатой рукой Алёна. – Гонимых судьбой – всех сюда тащи! Прокормим. Касимов, правда, прокормим?

– Питанием не хромаем, – веско кивнул Касимов кирпичом головы.

– Да, – заметил Октябрь Платонович, – плоть нашу горбатовскую удалось сберечь и приумножить. И за это нашим большим людям настоящая народная благодарность положена.

– Ура! – воскликнул Огурчик. – За Алёнушку!

– За Алёнушку, за матушку! – завопил стол. – И за Петрушу нашего, за Касимова!

Но Октябрь ещё не закончил речь:

– Плоть нашу удалось сберечь, но скажите мне, люди, чем дух наш жить будет? Дух наш русский, вечно тревожный, вечно несытый – чем мы его накормим?