Она и её Он
Шрифт:
– Пока, увидимся! – сказал мне Роман и открыл дверь.
– Да. Да… – сказала я и вышла.
Следом вышел Александр.
– Я вернусь через часок. Я там почти продул, так что можно распределить мои нечестным путем нажитые капиталы между трудовой общественностью, – сказал он.
Роман хохотнул.
– Сам такой!
И захлопнул дверь.
– Ты чего сбежала? – спросил Александр, оказавшись совсем близко и в совсем пустом лестничном пролете. Наедине со мной. Меня трясло. Мне было страшно и стыдно за то, что я подумала, какие картинки нарисовало мое воображение. Чтение Лоуренса и Набокова сделало со мной свое дело – я много знала и ничего не умела. Я была безоружна.
– Пойдем? Погуляем? Фиг с ними, танцами? – спросил он.
– Пойдем, погуляем, фиг с ними, танцами, – сказала я.
– А ты правда танцуешь? Вот как описала.
– Правда.
– Да, бывает. Что-то лучше наедине. Я как-то не так сказал, я другое имел в виду, когда спросил. Ты Ромку давно знаешь?
– Так, условно. Я вообще тут прижилась, как чайный гриб – не знаю за какие заслуги.
– Чайный гриб (улыбка). Очень образно говоришь. Ладно, пойдем гулять в твою сторону.
Я шла, как механическая кукла. Одной рукой придерживала сползающий рюкзак, второй держала первую. «Что происходит?» – билось рыбой об лед в моей голове. Накал страстей перегорел, оставив привкус адреналина и бесчувственную тупость. «Что происходит? Зачем он со мной идет? Чего он хочет? Что происходит?»
Он шел рядом, убрав руки в карманы брюк, смотря себе под ноги и вперед. Он о чем-то думал. А я думала о его косе, которая была длиннее моей.
– Почему ты носишь косу?
– Привык. Мне нравится. А волосы у меня путаются. Ты тоже носишь косу.
– Да, но ты… Мужчины же не носят обычно кос?
– Мне нравятся. Я к ней привык. А мы куда идем?
– А, да. Тут далеко, я сама пойду, я люблю тут ходить. Тебе незачем, наверное. Тут еще минут сорок.
– Нет, мне есть зачем. Ты тогда долго болела?
– Нет, буквально неделю, и оправилась, я даже не кашляю! А обычно у меня это застревает надолго.
– Мы в тот день учились, мне Ромка сказал, что ты его ученица и друг. Я подумал, что он учит тебя танцам.
– А, вот оно что! Нет, он меня очень давно учил. Математике. Я тогда совсем девочка еще была. А с год назад мы случайно встретились, и как-то вот я с тех пор есть.
Я шла и думала, что то, чего хочу я – несбыточно. Хочу – упасть в траву, залитую солнцем, и щуриться на синее-синее небо, пересеченное пением и щебетом птиц. Хочу «чувствовать землю между пальцами ног», хочу всего того, о чем мечтают люди, что, наверное, бывает где-то, раз об этом столько пишут и поют. Я думала мысли, от которых мои руки и ноги леденели, я была рядом с мужчиной, к которому со страшной силой хотела прикоснуться. Я трогала самых разных людей и очень ярко понимала, что это прикосновение – о другом. Что оно сделает другой меня. Мои мысли шли дальше, а я ошалело слышала их ровное, похожее на поезд, биение в голове. Слышала и боялась их думать. Они текли отдельно от меня. Мне было больно наступать, потому что ноги мои были заняты в это время чем-то совсем иным, нежели ходьбой. Мне было неуютно и страстно хотелось, чтобы эта неуютность продолжалась. Я гудела изнутри, как корабельная рында в предвестии бури. И боялась, что вот-вот спугну какие-то события. В тот момент мне вспомнились зубчатые колеса, перемалывающие сознание Акутагавы Рюноскэ, и показалось, что я вижу, как они катятся мне навстречу. Я посмотрела на Сашу. Он в тот же момент посмотрел на меня. Он посмотрел большими, расширенными глазами, в которых читался вопрос и страх. Я отдернула взгляд, сморгнула и снова посмотрела на него. Оно тоже смотрел, он ждал, не отводил взгляд, пока я моргала. Мы остановились, я чувствовала, как застываю, как мне томительно хочется узнать, что же будет дальше.
– Ты мне очень нравишься.
Я не ждала этого. Я не знала, что так бывает. Я знала, что должно пройти какой-то долгий путь, в конце которого стоит запись о количестве изданий, переизданий, отпечатанных экземпляров и страниц.
– Ты мне очень нравишься, ты не против?
Он протянул руку к моей спине.
– Не против? Я – за.
– Ты очень интересная. И красивая.
Я чувствовала, как он обнимает меня, как я упираюсь в его грудь, как его лицо приближается к моему, как должен случиться поцелуй. Время растянулось, в него вместилось столько мыслей, сколько разом в мою голову не приходило никогда. Я чувствовала его руку на своей голове, на своей спине, чувствовала, как выстреливает выдох из его носа, ударяясь мне в верхнюю скулу.
Нет! Это не со мной! Я могу мечтать! Могу совершать эксперименты, ходить в построения из слов, но со мной никогда ничего не случается.
Я чувствовала, как к краю моих губ прикасаются его губы, как меня слегка колет его щетина, как он делает что-то такое, что
И тут я рассмеялась. И он тоже рассмеялся. И не отпустил меня. Мы стояли, обнявшись, на берегу реки теплым летним ранним вечером. Людей было еще и уже не много, низко, совсем над нами, были ветки каштанов, закрывающие от лишних взглядов. Мы стояли, смеялись и слушали то, что произошло. Случилось оно – внезапное и безошибочное узнавание Своего в толпе. И не существовало до и после, эти была точка нуля, точка отсчета.
Глава 5
Как же хорошо забыть то, чего не может быть. Я вот сейчас все сильнее осознаю – сколько боли, но не зла, мне принесло мое бурное воображение. Жизнь происходит где-то параллельно со мной, а я ее воспринимаю с позиции наблюдателя. Прям, Гвидон с его «люди женятся; гляжу, неженат лишь я хожу». Я не могу играть во все эти отношенческие игры, мне противно до зубовного скрежета. Правильно говорить, правильно помолчать, поднять плечико, вставить «нет» там, где должно быть «да», создавать загадку там, где все просто. Как же так получилось, что я угадала с первой, даже с нулевой попытки – как должно быть. Ведь мне негде было подсмотреть. Кругом старшие семьи – сплошь мрак и, если не созависимость, так иная фигня. Как так получилось, что я сконструировала иное?
Я сейчас задаюсь этим вопросом по очень простой причине. Со мною снова не случилась игра в любовь. Признаться, на сей раз я почти что согласна была, почти пошла путем недомолвок и сопротивления, требующего взятия Измаила. Пишу, а надо бы пообедать. Только еда последние дни не лезет в принципе. Вот вместо еды у меня сейчас сплошное насыщение образами – кушаю вместо еды боль душевную столовыми ложками. Мой объект, теперь я только так буду его называть, чтобы не травить себе душу, предложил мне роль второй любовницы. Не прямо так предложил, но совершенно очевидно и неизбежно. Будь, говорит, в меня влюблена, милая, мне, говорит, это приятно и радостно. Я, говорит, жить, правда, собираюсь с другой, но ты будь рядом – мне от этого так хорошо! Как так можно? Ребят, ну вот как так можно вообще? Нет, спасибо, конечно, большое, что не обманул, мог бы и бритвой по глазам, я понимаю. Только я теперь глотать не могу, и ком в горле. Мне так надо, чтобы кто-то меня любил – тот, кого буду любить я. А это место, которым люди любят, мне, кажется, сожгли. Такое чувство, словно бы меня отравили, и я вижу, как яд расползается, часть тела зеленеет, покрывается струпьями и отваливается. Мне так больно никогда еще не было. Я, собственно, почему пишу-то? Потому что ничего не чувствую. У меня какая-то охранная душевная анестезия работает. Мне очень от нее сейчас страшно – страшно замерзнуть в этом состоянии. Как же хорошо, что надо ходить на работу и учиться! Просто передать не могу – как хорошо. Я сейчас там при деле, я занята, мозг занят. Можно быть в этой благословенной анестезированной коме законно. Сейчас вот допишу и пойду в читальный зал, а вечером, совсем после всего, зайду на ярмарку меда. Блин. Я даже не страдаю! Ужас! Ужас просто. Самый ужас – ведь это страдание придет…
Я сейчас немного макнусь в этот ужас – как опустить лицо в воду и открыть глаза – он мне так нравится! Он, черт побери, мне так нравится! Этот поганый предмет и объект. Ну какой же он классный, как же все могло быть интересно! И как же мерзостно, что я всем нутром чую, что именно интересно, а не хорошо. Что хорошо – это иначе. Что хорошо, мне показала моя голова. Показала давно, впечатала в сознание, запечатлела, отвратила от любого иного состояния. Почему я не согласна на интересное вместо хорошего?! Ну почему?! Почему я снова, и снова, и снова поступаю правильно и честно по отношению к самой себе и другим…