Она - моё табу
Шрифт:
— Здравствуйте. Вы папа Андрея Дикого?
На том конце на долю секунды повисает звенящая тишина, но разбивается о металлический ответ.
— Да, я. А вы кто?
Кто я? Хороший вопрос. Я умею лгать на отлично, но не хочу делать этого сейчас.
— Кристина. Девушка Андрея.
— Только не говори, что ты тоже беременна.
Меня ошарашивает. Столбенею на полушаге, забывая о необходимости дышать. Тоже? Тоже беременна? Кто ещё? С трудом проглатываю немного воздуха только из необходимости говорить. Царапаю ногтями бедро, переживая тяжелейший
— Нет, я не беременна. — отсекаю чётко и спокойно.
— Хорошо. Тогда послушай меня, пожалуйста. Оставь Андрея. Не рушь чужую семью.
— Семью? — шепчу потерянно. — У него есть девушка?
— Не девушка. Он женится, как только вернётся. И официально признает ребёнка.
Я не прощаюсь. Отвожу мобильный от уха, сбрасываю вызов и роняю телефон на асфальт. Не знаю, возможно ли идентифицировать эмоции, накрывающие меня в данный момент. Есть ли у них названия? Чувствовал ли хоть один человек нечто подобное?
Мне кажется, что я разваливаюсь. Медленно, кусочек за кусочком опадает плоть, трескается и сползает кожа, рассыпаются, словно хрупкий хрусталь, кости, крошится сама человеческая суть, являющаяся душой. До этого момента я не знала, что она у меня есть. Как и того, что душа может болеть. Но сейчас она загибается в агонии. Почему-то я думала, что изнасилование человеком, в которого ты влюблена — самое страшное, что может случиться в моей жизни. Мамочки, как же сильно я ошибалась. Сейчас в миллионы раз хуже. Не физическое предательство, а сердечное.
У Андрея есть невеста и ребёнок, о которых он ничего не сказал. Тогда зачем ему я? Для чего он говорил, что у него ко мне серьёзно, если в родном городе его ждёт семья? Хотел поразвлечься? Но на физической близости он не настаивал, ведь знает, что я пока не готова к этому. А если так он решил отомстить мне за ядовитые слова? Влюбить в себя, разнести вдребезги сердце, бросить и уехать туда, где его ждут?
Слёзы жгут веки и глазные яблоки. Всего одна капля обжигает щёку. Зло стираю её предплечьем. Прикрываю глаза и глубоко вдыхаю. Натягиваю на лицо улыбку. Выжигаю внутри себя все чувства. Я умею справляться с болью. С любой. И я с ней справлюсь. Меня столько раз ранили, что запёкшаяся кровь давно стала защитным слоем. Иногда под него что-то пробирается, но больше нет. Никогда! Хватит! Лучше я всю жизнь проведу одна, чем позволю ещё хоть одному живому человеку затронуть моё сердце.
Первый раз в жизни у меня не возникает желания мстить. Я просто не хочу видеть или слышать Дикого. Не могу… Сейчас ещё рана слишком свежа, чтобы можно было посыпать её солью и не умереть от болевого шока. Надо время. Возможно, вся жизнь.
По пути домой заостряю внимание исключительно на дорожном потоке, знаках и светофорах. Громче выкручиваю музыку. С улыбкой машу парням в открытое окно, когда вижу, как они заглядывают в него.
Маски… Такие привычные, почти родные. Но почему-то именно сейчас удерживать их нереально сложно. Кликаю кнопку, и тонированные стёкла огораживают меня от всего
Вечером встречаю папу с показным весельем. Не переставая улыбаться, обнимаю и целую в щёку.
— Привет, папочка. Давай бегом переодевайся и приходи ужинать. Только пообещай, что если это есть невозможно, ты не станешь этого делать.
Отхожу на шаг и заглядываю в уставшее лицо, которое осветляет лёгкая улыбка.
— Ты сама готовила?
— Не всё. Я подстраховалась на случай, если будет совсем плохо, и заказала доставку из ресторана.
— Буду надеяться, что не придётся делать промывание. — подмигивает папа со смехом и уходит наверх.
Бреду на кухню и ещё раз инспектирую накрытый стол. Выглядит съедобно, но со вкусом не уверена. Готовить я не умею совсем, но мне просто необходимо было чем-то занять голову и руки. Так я привыкла справляться с проблемами — не думать о них. Позже… Когда не так невыносимо больно будет. На всякий случай пробую мясную запеканку и кривлюсь от количества перца. Папа, конечно, острое любит, но не настолько же. Несколько раз передвигаю по столу посуду и по-разному сворачиваю салфетки. Натираю из без того блестящие вилки.
— Ты почему сегодня такая активная? — спрашивает отец, садясь за стол.
Отодвигаю блюдо собственного приготовления подальше и натянуто улыбаюсь.
— Просто не сидится на месте, вот и решила поактивничать. — смеюсь задорно, вываливая на свою тарелку большую часть запеканки.
Отец перегибается через стол и буквально выдирает у меня из рук блюдо. Подносит к лицу и втягивает запах. Его губы расплываются в улыбке.
— Вкусно пахнет.
— Только пахнет. — брякаю, ковыряясь в тарелке.
Меня не пугает та гадость, что я наготовила. Просто аппетита нет.
— Попробуем. — смеётся он, накладывая себе нескромную порцию. Закидывает в рот кусочек и тут же меняется в лице. Прожевав, залпом выпивает стакан воды. Выдыхает, открыв рот, словно обжёгся. Хотя и не удивительно. Я туда пол перечницы бахнула. На его глазах выступают слёзы, но он всё равно выпаливает: — Островато. Но съедобно. — и отправляет в рот ещё одну вилку.
— Не мучай себя, пап. — вскрикиваю, отбирая у него тарелку. — Я же вижу, что это есть нельзя.
— Можно. — заявляет уверенно, доливая воду. — Только ты не ешь. Тебе с гастритом точно нельзя.
Я и не собиралась есть. Исключительно для вида задумчиво грызу огурец, иначе папа не отстанет. За ужином весело трещу обо всяких глупостях, расспрашиваю папу о рабочем дне и, конечно же, без конца улыбаюсь и смеюсь, пусть и ощущаю, как расползается внутренняя пустота. И с каждой минутой она становится всё темнее и глубже. Настолько, что к концу вечера еле волоку ноги в свою комнату. Будто из меня силы выкачали. Падаю лицом в подушку и не дышу.