Она моя
Шрифт:
— Затем, что так нужно.
— Если ты не дашь мне хоть какую-то информацию…
— Ты тут не командуешь, — напоминает то, что я уже не раз слышала. И вроде не повышает голос, не примешивает мат, а пробирает этот его тон яростью и беспощадностью сильнее любого крика.
— Да пожалуйста… — фыркаю, хотя охота спрятаться и зажмуриться. — Не командую! Не командую, значит, и содействовать не обязана.
Моя ошибка в том, что позволяя эмоциям поглотить себя, я теряю элементарную осторожность. Забываю, что Гордей все еще рядом. Не замечаю, как приближается и хватает за руку. В следующую секунду машинально перебираю ногами, чтобы повторить
Тарский вытаскивает меня в гостиную.
Элизы нет. Мы одни.
Не в первый раз, но отчего-то именно сейчас начинаю волноваться еще сильнее. Подтащив к барной стойке, Таир подхватывает меня и усаживает на высокий стул. Пока я, учащенно дыша, заторможенно осмысливаю происходящее, толкает вместе с предметом мебели к стене и втискивается между моих бедер.
Что ему надо? Это какое-то место пыток?
— Не воюй со мной, Катя, — повторяет то, что уже было сказано, совсем другим тоном. — Сломаю при первой же атаке, — смотрит и до костей пронизывает ледяным холодом. А потом… Не знаю, намеренно ли, или у него самого непредвиденно что-то внутри меняется, на контрасте прожигает огненными стрелами. Не справляясь, опускаю глаза настолько, что ощущаю, как ресницы щекочут щеки. Глубоко вдыхаю, пока он молчит. И судорожно выдыхаю, когда, приблизив лицо, продолжает говорить. — Думаешь, я не хотел бы, чтобы все было иначе? — этот вопрос выговаривает приглушенным и каким-то незнакомым интимным тоном. — Думаешь, я тебя не хочу? — еще тише и гуще.
И этот вопрос, как самое неподвластное обстоятельствам признание, прижигает все органы восприятия. Разбавляет своей ядовитой горячностью кровь. Прошивает каким-то убийственным стимулятором сердце. Распаляет внутри меня сумасшедшее волнение.
По спине толпами сходят мурашки.
Рваное дыхание ударяется Тарскому в подбородок и, отбиваясь, возвращается на мои губы. Внутри становится очень жарко. Настолько, что эта температура вызывает боль в висках и головокружение. О том, как горят щеки, молчу… Не знаю, как реагировать. И не должна! Стоит сделать вид, что я не понимаю, о чем он говорит. Стоит… Но я не могу! Поднимая веки, в очередной раз разбиваюсь под напором эмоций, которые он умышленно или бесконтрольно выпускает.
Неужели я все же что-то значу для него?
Сколько еще раз я буду задавать себе этот вопрос и снова обжигаться?
Снова надежды. Снова сомнения. Снова глупые мечты.
— Думаю… — сиплю едва-едва слышно. Запинаясь, прочищаю горло. — Думаю, это ничего для нас не меняет.
— Правильно, Катенька, правильно, — Тарскому словно тоже приходится прилагать усилия, чтобы нормально говорить. Хоть он и делает это достаточно ровно, долгие паузы между словами с задержкой дыхания подсказывают, что от спокойствия внутри него и следа не осталось. — Умная моя девочка.
Глава 3
— Митюхина пора брать, — негромко, в своей растянутой манере, проговаривает Януш.
Долго молчу, обдумывая сказанное. Сунув в рот сигарету, чиркаю зажигалкой, но прежде чем прикурить, некоторое время бесцельно смотрю на пляшущий в полумраке автомобильного салона огонек.
— Рано, — выдыхаю только после второй глубокой затяжки вместе с потоком табачного дыма. — Если сейчас повяжем, есть риск, что Потоцкий смекнёт, что к чему, и зашнуруется где-нибудь в дальней провинции. Нам эта осторожность все дело положит.
Когда заканчиваю, в машине повисает тишина. Заостряется. Потрескивает.
— С каких пор ты снова куришь?
Не поворачивая головы, по интонациям понимаю, что брат в недоумении. А это с его флегматичной натурой крайне редко случается.
— С таких.
— И что поспособствовало?
— Ты жаждешь подробностей?
— Весьма.
— Ты их не получишь, — прибиваю с шумным выдохом никотина. — Не лезь мне в душу, Ян. Не понравится.
— А она у тебя есть?
Я бросаю в его сторону мрачный взгляд.
— Это из-за этой… Из-за Катерины? — произносит Януш так же лениво, как и всегда. Но при этом с жирным флером пренебрежения. — Изначально как-то туго у тебя с ней пошло. Давно пора обозначить углы и штырем ее поставить. Не пойму, чего с ней нянькаться? Станешь тянуть резину, все завалим. Мне-то по барабану. Ты мое отношение к этому вопросу знаешь: сражаемся с ветряными мельницами. Только охота быстрее свернуть это дело, и домой.
— Придержи свое вечное ученье «Мы все умрем, и слава богу» для кого-то другого. Знаешь же, что я не терплю, когда мне кто-то советы раздает.
Памятуя, что на брата трудно воздействовать вербально, нет смысла давить интонациями. Но я давлю. Только потому что испытываю такую потребность, а это, стоит заметить, достаточно странно.
— Если бы не знал тебя, решил бы, что ты в нее вляпался, — брезгливо заключает Януш после всего.
Впервые в жизни охота вмазать ему по роже. А это уже полнейшая дичь. Учитывая мою стальную сдержанность и его хроническую флегматичность, подобных прецедентов не случалось даже в детстве.
— Но ты меня знаешь, — высекаю хладнокровно после емкой паузы. — На этом давай вернемся к работе.
— Вернемся, — так же монотонно тянет брат.
Скомкав в пепельнице окурок, продолжаю с отличительной собранностью:
— Первым нужно взять Потоцкого. Только потом всех остальных.
— Да только этого Потоцкого еще найти нужно. Три месяца работы, а зацепок с гулькин хрен.
— Мы знаем, что он в Берлине. И осведомлены насчет его специфических сексуальных предпочтений.
Собственно, именно возле указанного информаторами свингер-клуба «Wunschzimmer [1] » мы с Янушем сейчас и находимся. Пока лишь наблюдаем за прибывающими посетителями. Отбрасываем пары, которые светятся, как новички, и выделяем тех, кто шагает в здание, как к себе домой.
1
Wunschzimmer(нем.) — Комната желаний.
— Бесполезно, — угрюмо резюмирует Ян. — Если мы не знаем, как он выглядит, трудно за кого-то конкретного зацепиться. Именно поэтому пришла пора серьезно надавить на Катерину. Молчишь? Молчи. Знаешь, что я прав. Мы не можем торчать здесь год.
Вернувшись посреди ночи домой, чувствую себя так, будто на коже толстым слоем грязь принес. Хочется двинуть плечами, развернуть грудь, за раз все сбросить. Если понадобится, вместе с кожей. Что-то останавливает, заставляя вариться в этом липком месиве. Чем дольше сохраняю неподвижность, тем грубее слой. Нарастает, как костный панцирь. Защищает от внешних факторов, но вместе с тем сковывает и душит эта броня.