Она уже мертва
Шрифт:
Рой насекомых разом взлетает с Белкиной головы, на ходу трансформируясь в кита по имени Моби Дик, в венерину мухоловку. Секунда – и Тата оказывается рядом с телом убийцы номер два. Ставит ногу на голову Лёке.
– Я думала, что не справлюсь с ним, Белка. Потому что никто не мог с ним справиться. Никто не в состоянии держать под контролем личности этого существа. Тем более что они не высовываются из своих нор годами, десятилетиями.
– Надеюсь, он никого больше не убил…
– Может быть. А может быть, и нет. Во всяком случае, никаких резонансных дел в округе больше не случалось. Иначе об этом обязательно
– Вы так близки? – Белка едва шевелит губами.
– Мы друзья. Конечно, мне бы хотелось занять твое место. Но ты застряла в норе его сердца слишком глубоко. Не выкурить. Увы. А ведь у меня не было от него тайн. Почти не было, кроме одной. Я не сказала ему, что… нашла Асту.
Аста.
Мучительная загадка русалки-оборотня вот-вот будет разгадана, но Белка не чувствует никакого воодушевления. Аста – лишь фрагмент полотна в духе Иеронимуса Босха, что-то вроде «Страшного суда» или «Сада земных наслаждений». Фрагмент может ужасать, и зачаровывать, и казаться единственным в своем роде и абсолютно законченным полотном. Но стоит отойти от него на несколько шагов, на два десятка лет, – и картина предстанет целиком. И сразу же выяснится, что в фрагменте нет ничего выдающегося, он не хуже и не лучше других.
Не хуже и не лучше. Ровно такой. Жертвы и их мучители уравнялись, и Лёку жаль не меньше, чем загубленную им Асту, да и ко всем остальным – живым, мертвым, безнадежно запутавшимся – Белка испытывает сострадание. Даже к Тате.
– …Вернее, то, что осталось от Асты. Кости. Их обнаружили двое рабочих, которые строили туннель между домами. Договориться, чтобы они держали рот на замке, не составило труда.
– Заплатила им за молчание?
– Да. Намного меньше, чем это молчание стоило на самом деле. Они были приезжими, от местных я бы не отделалась так легко.
– И ты сразу поняла… что это Аста?
– Кое-какие детали. Истлевшее платье. Босоножки сохранились лучше. Масса ремешков, высокие каблуки. Ты должна помнить их. Ты помнишь?
– Нет.
Из всех обитателей дождливого августа Белка явственно помнит лишь Сережу.
– Дурачок помог мне перезахоронить останки. Воскресить Асту в его памяти не удалось, но зато удалось воскресить мать, которую он никогда не видел. Не помнил. Так же, как и ты не помнишь босоножки. Но он очень хотел вспомнить. Он хотел этого всегда. Оттого и придумал бред с часами. Чтобы время пошло вспять. И она ожила бы. И пришла к нему.
Тот, кто поселился в Белкиной голове, снова здесь! Какое облегчение! Он не ушел домой, в свою утлую квартирку, где из мебели только диван и продавленное кресло. Да еще старый корабельный фонарь и пыльная коллекция насекомых, висящая над диваном. Может быть, это чей-то подарок. А может, и нет. Нет. Это точно не подарок. Это вещдок, который фигурировал в одном нашумевшем преступлении. Резонансном деле. Тот, кто поселился в Белкиной голове, приложил немало усилий, чтобы преступление было раскрыто. Тот, кто поселился в Белкиной голове, – неплохой аналитик. И внезапные озарения посещают его чаще, чем всех остальных аналитиков. И оперов со стажем. И даже начальника отдела.
– Время, идущее вспять, – совсем не бред, Тата.
– Тебе
– Может быть.
– А может, и нет? – непонятно, то ли маленькая художница подмигивает ей, то ли по-особенному морщится.
– Просто хочу, чтобы они снова стали детьми, – Белкин взгляд рассеянно скользит по лодочкам с мертвецами.
– Мертвые дети не слишком отличаются от мертвых взрослых.
– Хочу, чтобы они стали живыми детьми.
– Нет. Живые – это вовсе не то, что мне нужно. Пусть все остается так, как есть. Не хочешь услышать историю, как мне удалось выкурить из норы раскаявшегося сына?
Тот, кто поселился в Белкиной голове, быстро-быстро кивает головой: соглашайся!
– И как?
– Я стала его матерью. Не настоящей, понятно. Всего-то и понадобилось, что покорпеть над дневниками. Написать новые, не слишком отличные от старых. По количеству картинок. Но с другим содержанием. Я ведь хорошая художница.
– Иллюстратор детских книг. Я помню. Да.
– Идея принадлежала Сереже. Даже не идея… Тень идеи, намек на нее. А я всего лишь углубила ее. Довела до совершенства. До логического конца. Сереже было важно узнать, что произошло двадцать лет назад. Но он вряд ли справился бы без меня. Мне удалось.
– И что же было в тех дневниках? Которые ты подделала?
– Ничего особенного. Рисунки. Просьбы. Приветы издалека. Обещание вернуться. Ведь зимм-мам всегда возвращается.
– Значит, это…
– Это я. Инга – зимняя, Инга – мама. Зимм-мам.
Белке становится холодно. Зимм-мам и впрямь возвращается. Зима.
– Жаль, Сережа не увидел нашего триумфа.
– Почему?
– Он уехал. В очередной раз. Он редко появлялся. Да и я провела здесь не так уж много времени. Но его хватило, чтобы выманить из норы не серийного убийцу, а раскаявшегося сына.
– А если бы оказалось наоборот? Ты рисковала.
– Мне нравится, когда адреналин зашкаливает. Ровно так, как сейчас. Как было час назад. Когда я ухлопала всех поодиночке, в разных комнатах, в разных частях дома.
– А… младшие?
– Нет-нет, доверить клиническим идиотам самую важную часть плана я не могла. Они всего лишь отвлекали внимание. Усыпляли бдительность, заговаривали…
– Заговаривали до смерти, – эхом откликается Белка.
– А ты в это время бродила внизу и ничего-ничего не подозревала. И те, кого пришлось убить, ничего не подозревали. Даже Шило не сообразил, что происходит. А он был умным парнем.
– Да. Он был не дурак. А если бы я поднялась?
– Ты не поднялась. Ты сделала ровно то, что и должна была сделать. И все время делала. Ты купилась на открытку. И купилась на шахматы. И на иероглифы на бамбуке.
Тот, кто поселился в Белкиной голове, страшно хочет знать, что эти иероглифы означают.
– Откуда ты узнала… про открытку, про шахматы?
– Когда мне было пять, я очень хотела дружить с тобой. А хотеть дружить означает пристально вглядываться, только и всего. Вот я и вглядывалась. Подмечала всякие мелочи, связанные с девочкой по имени Белка, в то время как она была увлечена своим Сережей. Потом желание дружить прошло, но память осталась. Эти мелочи – часть памяти, их не вытравишь.