Она. Аэша. Ледяные боги. Дитя бури. Нада
Шрифт:
Садуко подошел, и я последовал за ним. Я небольшого роста и никогда не считал свою внешность внушительной, но таким незначительным, как в данный момент, я никогда себя не чувствовал. Высокий, красивый туземец, за которым я шел, мрачное великолепие окружающей обстановки с ее кроваво-красным освещением, торжественная, одинокая маленькая фигурка передо мной с отпечатком мудрости на лице — все это невольно вызывало чувство собственной ничтожности.
Я в душе пожалел, что из простого любопытства захотел видеть этого странного человека, но отступать было поздно. Садуко уже стоял перед карликом
Казалось, знахарь только теперь заметил наше присутствие. Он отвел глаза от заходящего солнца и оглядел нас долгим, вдумчивым взглядом.
— Привет тебе, Садуко, — сказал он низким, внушительным голосом. — Почему ты так скоро вернулся и зачем ты привел с собой эту белую блоху?
Этого я не мог вынести и, не дожидаясь ответа своего спутника, вмешался:
— Ты дал мне жалкое прозвище, о Зикали. Что бы ты подумал обо мне, если бы я тебя назвал тараканом?
— Я счел бы тебя умным, — ответил он, — ведь я и впрямь, должно быть, похож на таракана с большой головой. Но почему ты обижаешься на сравнение с блохой? Блоха работает ночью, как и ты, Макумазан; блоха очень подвижная, как и ты; блоху трудно поймать и убить, как и тебя. Наконец, блоха напивается досыта крови людей и животных, ты так же делал, делаешь и будешь делать.
И он залился громким смехом, который раскатился под скалистым навесом и отозвался эхом. Пока я искал ответа в том же духе и, как на зло, не мог найти его, он вдруг перестал смеяться и продолжал:
— Не будем терять драгоценного времени на шутки потому, что на долю каждого из нас его осталось немного. Какое у тебя дело, Садуко?
— Этот белый инкузи, — сказал Садуко, — пообещал взять меня с собою на охоту и дать мне двуствольное ружье в уплату за мои услуги. Но я сказал ему, что не могу ничего предпринять без твоего совета, и пришел узнать, дашь ли ты мне разрешение, отец мой.
— Ты думаешь, — ответил карлик, кивнув своей огромной головой, — что этот белый человек совершил длинное путешествие под палящим солнцем, чтобы спросить меня, может ли он подарить тебе ружье большой ценности за услугу, которую всякий молодой зулус охотно оказал бы ему даром? Нет, белый человек пришел, чтобы видеть того, о ком он много слышал. Он хотел удостовериться, обладаю ли я действительно той мудростью, которую мне приписывают, или же я обманщик. А ты пришел узнать, принесет ли тебе счастье дружба с ним и поможет ли он тебе в предприятии, которое у тебя на уме.
— Ты верно угадал, Зикали, — сказал я, — по крайней мере в той части, которая касается меня.
Садуко ничего не ответил.
— Хорошо, — продолжал карлик, — я сегодня в хорошем настроении и отвечу на оба ваши вопроса.
Он ударил в ладоши, и слуга, один из свирепых сторожей, остановивших нас у ворот, появился из глубины хижины.
— Разведи два костра, — приказал Зикали, — и дай мне мое снадобье.
Слуга принес хворост и разложил двумя кучками перед Зикали. Затем он зажег их головешкой, принесенной из-за хижины, и подал знахарю мешок из кошачьей шкурки.
— Удались, — сказал Зикали слуге, — и не
Слуга поклонился и молча вышел.
После его ухода карлик вытащил из мешка связку перекрученных корешков, а также несколько агатовых камешков и выбрал из них два: белый и черный.
— В этот камень, — сказал он, подняв белый агат к свету, — войдет твой дух, Макумазан. А в этот — и он поднял черный агат — войдет твой дух, сын Мативани.
Я с недоверием посмотрел на старого колдуна.
— Ты, конечно, считаешь меня старым обманщиком, но смотри, что будет дальше. Твой дух уже поднимается из тела и душит твою глотку, как было бы, если бы ты проглотил этот маленький камушек.
Я старался протестовать, но не мог произнести ни слова. Вероятно, я поддался внушению и действительно почувствовал, будто камень застрял в моей глотке. Это нервы, подумал я, результат переутомления. И так как я не мог произнести ни слова, то сидел неподвижно с недоверчивой усмешкой на устах.
— Теперь, — продолжал карлик, — может быть, вам покажется, что я умру, но вы не трогайте меня, иначе сами можете умереть.
Говоря это, он бросил по большой щепотке корешков, о которых я упомянул, в оба костра. Немедленно из них взметнулись высокие языки пламени, какие-то зловещие языки, которые сменились столбами густого белого дыма с таким сильным едким запахом, какого мне никогда не приходилось вдыхать. Казалось, этот запах пропитал меня насквозь, а проклятый камень в горле сделался величиною с яблоко.
Затем Зикали бросил белый агат в правый костер, против которого я сидел, и проговорил:
— Войди, Макумазан, и смотри.
А черный агат он бросил в левый костер и сказал:
— Войди, сын Мативани, и смотри.
Так морочил нас старый знахарь, а мы невольно поддавались его внушению. Я чувствовал какую-то странную пустоту, будто я — не я. Все эти ощущения, несомненно, вызвал сильный запах горящих кореньев. Вероятно, я все же сохранил способность видеть и наблюдать, поэтому ясно видел, как Зикали сунул свою голову сперва в дым моего костра, а затем в костер Садуко, потом откинулся назад, выпуская дым облаками изо рта и ноздрей. Затем я увидел, как он упал на один бок и остался лежать неподвижно с распростертыми руками.
В таком положении Зикали пролежал очень долго, и я подумал, не умер ли он на самом деле. Но в этот вечер я не мог сосредоточить своих мыслей на Зикали или на чем-нибудь определенном. Я просто машинально отмечал все эти факты, как человек, не имеющий к ним никакого отношения. Они меня нисколько не интересовали, я ощущал какое-то полное ко всему безразличие, мне казалось, что я не здесь, а где-нибудь в другом месте. И все происходило, как во сне. Солнце село, не оставив даже отблеска. Единственный свет исходил от тлеющих костров, и его было как раз достаточно, чтобы освещать фигуру Зикали, лежавшего на боку и напоминавшего своей неуклюжей формой мертвого теленка гиппопотама. Вся эта история начинала мне страшно надоедать, ощущение пустоты становилось невыносимым.