Оно

Кинг Стивен

Майк отступал в глубь трубы, собирал куски облицовки, переносил их к выходу, насколько решался близко. Если эта тварь снова сунется в трубу, он будет расстреливать ее в упор. Свет не тускнел: стоял май, до темноты оставалось еще очень далеко… но, вдруг птица останется на трубе, поджидая его? Майк судорожно сглотнул. Почувствовал, как трутся сухие стенки гортани.

Сверху доносилось: тук-тук-тук.

Горка набралась приличная. В сумраке трубы, куда проникал только отблеск солнечных лучей, куски облицовки казались черепками разбитой посуды, которые домохозяйка смела вместе. Майк вытер грязные ладони о джинсы,

приготовившись ждать дальнейшего поворота событий.

Он не мог сказать, сколько прошло времени, прежде чем что-то произошло, — пять минут или двадцать пять. Слышал только, как над головой вышагивает птица, словно человек, мучающийся бессонницей и в три часа ночи меряющий шагами спальню.

Потом раздалось хлопанье крыльев. Птица приземлилась перед трубой. Майк, который стоял на коленях за горкой боезапаса, принялся швырять куски облицовки еще до того, как птица наклонила голову и заглянула в трубу. Один угодил в покрытую желтой чешуей лапу, и по ней потекла кровь, черная, как глаз птицы. Теперь уже Майк издал торжествующий крик, растворившийся в разъяренном клекоте птицы.

— Убирайся отсюда! — закричал Майк. — Я буду калечить тебя, пока ты не уберешься, Богом клянусь, буду!

Птица вернулась на трубу и возобновила патрулирование.

Майк ждал.

Наконец крылья захлопали вновь: птица улетела. Майк замер, ожидая, что желтые лапы, так похожие на куриные, появятся опять. Не появились. Он подождал еще, предполагая, что это какой-то трюк, но потом понял, что ждет совсем по другой причине. Он ждал, потому что боялся высунуться из трубы, боялся покинуть безопасное убежище.

«Нет! Чушь! Я же не трус!»

Он набрал полные горсти облицовки, несколько кусков сунул за пазуху. Вышел из трубы, пытаясь смотреть во все стороны сразу, жалея, что у него нет глаз на затылке. Увидел только поле, расстилающееся вперед и вокруг него и разбросанные тут и там ржавеющие остатки Металлургического завода Китчнера. Оглянулся, в полной уверенности, что сейчас увидит птицу, сидящую на дымовой трубе, как стервятник, теперь одноглазый стервятник, дожидающийся, чтобы мальчик увидел ее. А уж потом… потом птица бросится на него, чтобы заклевать и разорвать острым клювом.

Но птицу он не увидел.

Она действительно улетела.

И нервы Майка не выдержали.

Он издал душераздирающий вопль страха и помчался к покосившемуся забору, который отделял поле от дороги. Куски облицовки выпали у него из рук, другие вывалились из рубашки, после того как ее подол вылез из-под пояса. Он перемахнул через забор, ухватившись одной рукой, совсем, как Рой Роджерс, [117] выпендривающийся перед Дейл Эванс, когда они возвращались из загона для скота вместе с Пэтом Брейди и другими ковбоями. Он схватил велосипед за руль и пробежал с ним сорок футов, прежде чем отважился сесть в седло. Потом в безумном темпе заработал педалями, не решаясь оглянуться, не решаясь сбросить скорость, пока не добрался до пересечения Пастбищной дороги и Внешней Главной улицы, по которой непрерывным потоком и в обе стороны мчались автомобили.

117

Рой Роджерс (1911–1998,

настоящее имя Леонард Франклин Слай) — певец и актер-ковбой. Вместе со второй женой Дейл Эванс (1912–2001) и собакой, немецкой овчаркой Пулей снялся более чем в сотне фильмов. По телевидению «Шоу Роя Роджерса» шло в 1951–1957 гг. Его неизменным участником был и давний друг Роя, Пэт Брейди (1914–1972).

Когда он приехал домой, отец менял свечи в тракторном двигателе. Уилл отметил, что Майк очень уж потный и грязный. Майк, замявшись на долю секунды, ответил, что свалился с велосипеда по дороге домой, когда слишком резко вывернул руль, объезжая рытвину.

— Ничего не сломал, Майки? — спросил Уилл, чуть более пристально, чем обычно, глядя на сына.

— Нет, сэр.

— Не растянул?

— Нет.

— Точно? — Майк кивнул. — Сувенир привез?

Майк сунул руку в карман и нашел шестеренку. Показал отцу, который коротко глянул на нее, а потом подцепил с ладони крошку облицовки. Она, похоже, заинтересовала его гораздо больше.

— От дымовой трубы? — спросил Уилл.

Майк кивнул.

— Заходил в нее?

Майк снова кивнул.

— Увидел там что-нибудь? — спросил Уилл, и тут же, чтобы превратить вопрос в шутку (хотя не звучал он, как шутка), добавил: — Спрятанный клад?

Чуть улыбнувшись, Майк покачал головой.

— Что ж, только не говори матери, что ты залезал в трубу, — предупредил Уилл. — Она застрелит сначала меня, а потом тебя. — Тут Уилл еще более пристально вгляделся в сына. — Майки, с тобой все в порядке?

— Что?

— Глаза у тебя какие-то больные.

— Наверное, устал, — ответил Майк. — Дорога туда и обратно — миль восемь или десять, не забывай. Помочь тебе с трактором, пап?

— Нет, на этой неделе я сделал с ним все, что хотел. Иди в дом и помойся.

Майк уже направился к двери, и тут отец окликнул его. Мальчик обернулся.

— Я не хочу, чтобы ты ходил туда, во всяком случае, пока они не справятся с этой бедой и не поймают человека, который это делает… ты там никого не видел? Никто не гнался за тобой, не кричал на тебя?

— Людей я там вообще не видел, — ответил Майк.

Уилл кивнул, закурил.

— Думаю, напрасно я тебя туда посылал. Такие старые развалины… иногда они могут быть опасны.

Их взгляды на мгновение встретились.

— Хорошо, папуля. Я и не хочу туда возвращаться. Там страшновато.

Уилл снова кивнул.

— Полагаю, чем меньше говорить об этом, тем будет лучше. Иди в дом и помойся. И скажи маме, чтобы она добавила тебе три или четыре сосиски.

Майк так и сделал.

6

«Выброси из головы, — говорил себе Майк, глядя на бороздки, которые подходили к бетонной стене Канала и исчезали, — выброси из головы. Возможно, мне все приснилось и…»

На бетонной стене Канала темнели пятна засохшей крови.

Майк посмотрел на них, потом — вниз, в Канал. Черная вода текла мимо. К стенам липли сгустки грязно-желтой пены, иногда отрывались, неспешно плыли по течению, дугами или петлями. На мгновение (только на мгновение) два комка этой пены слились и вроде бы сквозь них проступило лицо, лицо мальчика, являвшее собой воплощение боли и ужаса.