Оно

Кинг Стивен

Эдди смеется от этих мыслей… скорее даже не смеется, а хрюкает, и этот звук вызывает у него настоящий смех. Он редко смеется в эти дни, и, конечно же, не ожидает, что его ждет много ржачек («ржачка» — одно из словечек Ричи, как и «поржать», его вопрос: «Сегодня поржать удалось, Эдс?») в этом мрачном паломничестве. Но, полагает он, если Бог настолько злораден, чтобы проклинать верующих за то, что они хотят больше всего в жизни, тогда Он, возможно, может снизойти до того, чтобы подбросить тебе пару ржачек.

— В последнее время тебе удавалось поржать, Эдс? — громко говорит Эдди и снова смеется. Чел, как же его

бесило, когда Ричи называл его Эдс… но при этом ему в каком-то смысле и нравилось. Точно так же, по его наблюдениям, и Бену Хэнскому нравилось прозвище, которое дал ему Ричи, — Стог. Что-то вроде… тайного имени. Тайной идентификации. Способ стать человеком, никаким боком не связанным с родительскими страхами, надеждами, постоянными требованиями. Не случайно же Ричи то и дело переходил на свои любимые Голоса, возможно, он знал, сколь важно таким слюнтяям, как они, иной раз почувствовать себя другими людьми.

Эдди смотрит на мелочь, аккуратно уложенную на приборном щитке «Дорадо»: мелочь на щитке — еще один признак профессионализма в их деле. Когда приближается будка с кассиром, кому охота рыться в поисках мелочи, кому охота обнаружить, что ты подъезжаешь к будке с кассовым автоматом, а нужной мелочи у тебя нет?

С обычными монетами соседствуют два или три серебряных доллара с профилем Сьюзен Б. Энтони. [122] Эти монеты, отмечает Эдди, в наши дни можно найти только в карманах нью-йоркских шоферов и таксистов, точно так же, как в окошечке выплат на ипподроме можно увидеть множество двухдолларовых купюр. И он всегда держит под рукой несколько таких монет, потому что их принимают роботы-кассиры на мостах Джорджа Вашингтона и Трайборо.

122

Энтони, Сьюзен Браунелл (1820–1906) — активистка борьбы за женские права. Доллары с ее профилем выпускались в 1979–1981 гг. Их чеканку возобновили в 1999 г.

Новые воспоминания приходят в голову: серебряные доллары. Не эти поддельные медные сандвичи, а настоящие серебряные доллары, с отчеканенной на них статуей Свободы в просвечивающих одеждах. Серебряные доллары Бена Хэнскома. Да, но разве не Билл однажды использовал одно из этих серебряных «фургонных колес», чтобы спасти их жизни? Он в этом не уверен, если на то пошло, он вообще мало в чем уверен… или ему просто не хочется вспоминать?

«Было темно, — внезапно думает он. — Это я помню. Было темно там».

Бостон уже позади, и туман начинает рассеиваться. Впереди МЭН, НЬЮ-ХЭМПШИР, ВЕСЬ СЕВЕР НОВОЙ АНГЛИИ. Впереди Дерри, и что-то в Дерри. Этому нечто полагалось умереть двадцать семь лет назад, а оно каким-то образом не умерло. Нечто многоликое, как Лон Чейни. Но что это на самом деле? Разве они не видели Оно в подлинном обличье, со всеми сорванными масками?

Да, он может вспомнить так много… но не все.

Он помнит, как любил Билла Денбро; он помнит это достаточно хорошо. Билл никогда не насмехался над его астмой. Никогда не называл маменькиным сынком. Он любил Билла, как мог бы любить старшего брата… или отца. Билл находил чем заняться, куда пойти, на что посмотреть. Билл никогда не возражал против

того, что могло оказаться интересным. Когда ты бежал с Биллом, ты бежал, чтобы обогнать дьявола, и ты смеялся… но у тебя никогда не перехватывало дыхание. И Эдди мог сказать миру, как же это было здорово, бежать, не боясь, что у тебя перехватит дыхание, чертовски здорово. В компании с Биллом повод для ржачки появлялся каждый день, и не раз.

— Конечно, парень, КАЖ-дый день, — говорит он голосом Ричи Тозиера, и снова смеется.

Это Билл предложил построить плотину в Пустоши, и в каком-то смысле именно плотина свела их вместе. Бен Хэнском показал им, как можно построить плотину, — и они построили ее так хорошо, что потом у них возникли проблемы с мистером Неллом, патрульным, но идея принадлежала Биллу. И хотя всем им, за исключением Ричи, случилось увидеть что-то странное, что-то пугающее в Дерри уже в этом году, именно Биллу хватило смелости первому рассказать об увиденном другим.

Эта плотина.

Эта чертова плотина.

Он вспомнил Виктора Крисса: «Пока, мальчики. Это была действительно очень маленькая, детская плотина, поверьте мне. Вам без нее только лучше».

А днем позже Бен Хэнском широко улыбался, говоря им:

— Мы сможем…

— Мы сможем затопить…

— Мы сможем затопить всю…

2

— …всю Пустошь, если захотим.

Билл и Эдди с сомнением посмотрели на Бена, потом на принесенные им доски (украденные со двора мистера Маккиббона, но в этом не было ничего дурного, потому что мистер Маккиббон наверняка украл их у кого-то еще), кувалду и лопату.

— Ну, не знаю. — Эдди посмотрел на Билла. — Вчера ничего у нас не вышло. Поток уносил наши палки.

— Сегодня выйдет. — Бен тоже смотрел на Билла в ожидании окончательного решения.

— Что ж, да-авайте по-опробуем, — решил Билл. — Я по-озвонил Ри-и-ичи Тозиеру сего-о-одня утром. Он с-с-сказал, что по-одойдет по-озже. Может, он и С-С-Стэнли захотят по-омочь.

— Какой Стэнли? — спросил Бен.

— Урис, — ответил Эдди, продолжая смотреть на Билла, который сегодня казался каким-то не таким — более спокойным, вроде бы потерявшим интерес к строительству плотины. Да еще и выглядел таким бледным. Отстраненным.

— Стэнли Урис? Вроде бы я его не знаю. Он учится в начальной школе Дерри?

— Он наш ровесник, но окончил только четвертый класс, — пояснил Эдди. — Пошел в школу на год позже, потому что в детстве много болел. Ты думаешь, что тебе вчера досталось, но ты должен радоваться, что ты не Стэнли. На Стэнли постоянно кто-нибудь спускает собак.

— Он е-е-еврей, — вставил Билл. — М-многие не лю-юбят его, потому что о-он е-еврей.

— Да? — Бена это заинтересовало. — Еврей, значит? — Он помолчал. — Это все равно что быть турком или кем-то вроде египтянина?

— Я ду-умаю, бо-ольше по-охоже на турка. — Билл взял одну из досок, принесенных Беном, осмотрел ее. Длиной примерно в шесть футов и шириной в три. — Мой па-апа говорит, что у бо-ольшинства е-евреев большие но-осы и много де-е-енег, но у С-С-Стэ…

— Но у Стэнли обычный нос и никогда нет ни цента, — закончил за него Эдди.