ООН в Азии и Африке (воспоминания российских офицеров-миротворцев)
Шрифт:
Пришёл я к нему, а он мне и говорит: понимаешь, формально машина-то принадлежит округу Уиже, так что надо её вернуть, ты её пригони на стоянку, а я попробую решить вопрос, чтобы у вас все-таки была вторая машина, пусть и не эта. А до этого мы, естественно, уже писали «страшную бумагу», что одна машина для нас — это просто катастрофа, нам нужно хотя бы две, потому что одному нужно в аэропорт, а второму — на ремонтную базу, и так далее. А ездить всё время на автобусе — у нас там были такие «шатлы», как мы их называли, которые ездили от нашей виллы к ремонтной базе — это потеря времени, и колёса или аккумуляторы перевезти на этом «шатле» трудно.
Тут мы и познакомились с Мишей Лифшицем совершенно случайно. И уже Миша нам в этом деле помог. Ту машину, которую мы пригнали из Уиже, пришлось-таки сдать, но нам выделили другую. Так что, в общем-то, приключение увенчалось
Миша Лифшиц — ещё один представитель Беларуси в миссии ООН, если можно так сказать. Он — уроженец Гомеля. Бывший старшина Советской Армии, служил под Выборгом, в танковой бригаде, в местечке Давыдовка. Бывший капитан израильского спецназа — уехал в Израиль из Гомеля в 1981 году. Рассказывал про некоторые операции, в которых участвовал в составе израильской армии. Там получил тяжёлое ранение и из армии уволился. Как он попал в «оонию», я не помню — кажется, тоже поехал в какую-то миссию, и пошел в гору. Когда я с ним познакомился, у него уже была жена и квартира в Нью-Йорке, и в Анголу он приехал заместителем начальника транспортной службы — то есть, этого самого финна. Сошлись мы с ним сразу: он простой был, как две копейки, очень веслый, и я слышал, что он все время повторяет «Белоруссия», «Белоруссия». Я спросил: «Миша, а причем здесь Белоруссия?» Он отвечает: «Так я же из Белоруссии родом». Я: «А откуда?» Он: «Из Гомеля». Я: «Ну, надо же, я тоже из Гомеля!» А потом, когда я служил третий срок в войсках ООН, в Уиже, Мишу туда перевели главным по хозяйственной части. И он тоже столовался у нас «в общем котле», про который я уже говорил. Миша, дай Бог ему здоровья, всегда помогал нам, чем только мог.
Как служба в войсках ООН засчитывалась в общую выслугу?
Поскольку мы, переводчики, относились к лётным экипажам, мы были членами экипажей — день за два. Нужно было делать справку соответствующую.
День за три (как в воюющей стране) нам так и не засчитали, поскольку Ангола на тот момент не считалась воюющей страной. Тем не менее, например, военнослужащим украинской понтонно-мостовой роты так и было определено: день за три. Так что их офицерам, служившим там по полгода, шёл дополнительный год к выслуге.
Очень многими делами, особенно бумажными, занимались именно мы — переводчики и офицеры по связи и взаимодействию. Это легко объясняется: мы хорошо знали язык, основную документацию ООН и местные законы-обычаи. В миссии ООН был такой SOP — что-то типа Устава ООН. Естественно, мы его изучали и пытались извлечь как можно больше выгод для наших ребят, чтобы как-то скрасить службу, проживание, питание и прочее.
Что мы только ни делали! Например, ночами было очень холодно. А наши ребята в Лубанго увидели, что в румынском батальоне у всех есть спальные мешки, причём с эмблемой ООН, то есть, явно не свои. Они тут же доложили в Луанду, и я пошёл выбивать это дело для наших. А когда приходишь к человеку, который отвечает за то, о чём просишь, он просто достает с полки этот SOP и начинает смотреть, положено нам это или не положено. Приходилось опять писать слёзную бумагу, что без этих спальных мешков наши лётчики замерзнут, а им летать, обеспечивать безопасность полётов, и так далее. Про своих курсантов я уже рассказывал — мы эти бумаги наловчились писать очень хорошо, всё по ооновской форме, в сильных выражениях и так далее. Я написал такую бумагу. А поскольку весь тыл, как я уже говорил, делился на гражданский и военный, я уже смотрел, как это лучше сделать. Например, идти к Толе Рябому, чтобы он подписал, а потом просто у него спросить, к кому лучше идти следующему, чья подпись ещё нужна. Он говорил, я приходил к тому товарищу, он спрашивал первым делом: «Рябой подписал? Ну, тогда и я подпишу». И так по цепочке, в итоге, когда приходишь к тому, кто непосредственно за это отвечает — в данном случае, за мешки — он видит кучу подписей и подписывает сам, а потом уже можно было ехать на склад и получать.
А на складе был ещё один украинский штабной офицер, Юра Сокивский, он был старый советский офицер, без примеси украинского национализма, просто видел, что приезжает свой и делал всё без проблем, что мог сделать, дай Бог ему здоровья. Так мы пробили для наших ребят эти спальные мешки, и много других вещей.
Раскрой немного тему взаимоотношений внутри самой миссии представителей разных стран, разных национальностей. Может, были какие-то примечательные моменты.
Много было интересного. Мы очень дружили с болгарами, просто прекрасные были отношения. Были у нас словаки, с ними мы тоже подружились. Комендантом лагеря долго был словак,
С украинцами был совершенно смешной случай. Не помню фамилии этого «украинского офицера» — он чисто русский был, из Одессы, служил там и там остался. Вроде, Фёдоров была фамилия. И идем как-то мы из столовой вдвоём с нашим замкомандира отряда, полковником Патенко — а он как раз был такой «щирий хохол», как раз из Украины родом, плюс ещё Афганистан и Чечня за плечами, прекрасный человек. А навстречу идет этот Володя из Одессы с простой русской фамилией. Он меня увидел, поздоровался. Видит погоны полковника и представляется: «Майор Федоров, Украина!» Патенко посмотрел на него: «Хм! Полковник Патенко, Россия!» Потом весело поржали втроём. Володя тоже очень много нам помогал. Я их познакомил, вечером мы уже втроем пошли в «Голубой берет», выпили за дружбу народов.
У меня были нормальные отношения с поляками — наверное, потому что по-польски я тоже говорил достаточно неплохо на тот момент. Замечательные отношения сложились с бангладешцами, а в миссии было очень много бангладешцев. Там был такой офис Military Travel, где происходило оформление паспортов, поездок куда-либо, и один из офицеров был капитан Тарик, бангладешец. Когда мы с ним познакомились, он очень удивился, что я говорю на бенгали, а когда я через какое-то время написал ему записку на бенгали, он вообще обалдел, то ли от ужаса, то ли от счастья! Звонит мне: «Игорь, это ты написал?» «Я». «Не может быть! А приходи ко мне». Я пришёл, и он просит: «А покажи, как ты пишешь». Я написал ещё что-то, он был просто рад. Весть о том, что есть русский, который говорит и пишет на бенгали, разнеслась по миссии очень быстро. А паспорта он мне после этого продлевал для наших не за три-четыре дня, как полагалось, а за полдня. Если я просил — мол, Тарик, надо срочно сделать двенадцать паспортов — утром забирал паспорта наши, в обед уже приносил.
Начальник штаба был португалец, полковник Фариа, очень умный и образованный человек, вежливый, мягкий. У нас сразу сложились хорошие отношения. Говорили мы с ним исключительно по-португальски. Вплоть до того, что приехала как-то наша комиссия, с ним нужно было решать какой-то вопрос — пришли к нему, я попытался разговаривать с ним по-английски, потому что у нас в комиссии было два человека, которые знали английский — а он всё равно по-португальски! У него один адъютант был португалец, а второй — бангладешец, два майора. С ними вопросы решались тоже на раз.
Они помогли нам даже в одном очень неприятном случае, когда кто-то сделал фиктивные продовольственные карточки, и наши господа, из российского посольства, приехали по этим карточкам покупать продукты, а приехали со своими женами. И все бы ничего, только жены из одного конца магазина в другой стали перекрикиваться: «Дуся, а ты того купила?» Их заметил новый security officer, он был поляк, Анджеи Шлебовский. Он попросил их предъявить карточки. И естественно, стали они предъявлять, он заподозрил, забрал у них эти карточки. Что тут такого? Могли бы просто развернуться и уйти, и ничего бы дальше не случилось. Только они стали спорить о чем-то, что-то доказывать. А Анджеи же видит, что это русские, он сам по-русски немного говорил.
Они потом пришли ко мне — Игорь, у нас карточки отобрали. Я спросил, кто отобрал. Пошёл в офис «секьюрити», у меня был там знакомый индус, Рама. Попытался выяснить, кто забрал, и Рама мне ответил, что это, наверное, новый офицер, который у них совсем недавно, только приехал и «топот копыт» изображает. Я пришёл к Анджею: поляк, спрашиваю? Он отвечает, что поляк. Я стал говорить с ним по-полъски. Он удивился: русский? Отвечаю: русский. Откуда говоришь по-полъски? Я ответил, что родом из Беларуси. Начали мы разговаривать — а он в это время уже сидел и писал грозную бумагу насчёт этого случая. Короче, потащил я его, естественно, в «Голубой берет»… А он, оказалось, успел уже доложить начальнику штаба, полковнику Фариа, об этом случае. Полковник Фариа пошёл мне навстречу — мол, Джеронимо, давай это решим как-нибудь так, как будто они не приходили, ничего не было, только карточки у них надо изъять, может, потом сводите их в магазины за ваши карточки, или ещё как-нибудь. Шлебовский готов не давать делу хода, только чтобы фиктивных карточек больше не было. Так и решили.