Опаленная юность
Шрифт:
Стали слышны разрывы ручных гранат, автоматные очереди. Немцы подошли совсем близко.
Я сменила уже четвертую ленту, но фашисты словно осатанели и лезли прямо в огонь. Наконец я выбрала момент и перевязала Нестерова. Он был очень бледен от большой потери крови. Когда я вернулась к пулемету, из кожуха выбивался пар, застилая амбразуру. Метнулась к бачку с водой — он пуст: пробит осколком.
Справа, совсем рядом, грохнули три ручные гранаты. Нестеров схватил здоровой рукой свой подсумок с гранатами и выскочил в траншею. Я выглянула в правую, запасную амбразуру и увидела, что немцы
— Иди в траншею, — сказал Мирошниченко, — может, там помощь кому нужна.
Я вышла и сразу наткнулась на Нестерова. Он сполз на дно окопа и лежал в забытьи. Ничего толком не разглядев, я схватила старшего сержанта под мышки и втащила в дзот. Затем вышла опять. Извилистая траншея во многих местах оказалась полузасыпанной, а оборонявшие ее бойцы были мертвы. Пройдя до второго поворота, я увидела бойца, который лежал грудью на бруствере. Из ног его, свисавших над окопом, сочилась [20] кровь. Я опустила солдата в траншею, перевязала. Судя по месту, где он находился, именно он отразил гранатами первую попытку фашистов захватить и уничтожить наш дзот, а уж Нестеров заставил их отказаться от второй попытки. Пока я перевязывала раненого, он пришел в себя, попытался улыбнуться и сказал с сильным грузинским акцентом:
— А... А все-таки ты и сестричка. Не только пулеметчица...
Истратив на улыбку и несколько произнесенных слов оставшиеся силы, боец снова потерял сознание, и я оттащила его ближе к дзоту, чтобы присматривать за ним.
Потом отправилась по траншее дальше, старательно переступая через трупы. Иногда встречала знакомые лица, а несколько человек, лежавших в неестественных позах, повернула так, чтобы им было поудобнее лежать...
За четвертым изгибом наткнулась на Усова. Он сидел на дне траншеи и набивал патронами диск ручного пулемета. Невдалеке увидела еще один пулемет и противотанковое ружье, а у ног бойца лежал автомат.
— Пришла... — проговорил Усов. — Я знал, что придешь проведать. Как можно не придти? Мало ли что со мной могло случиться... Только вот ничего не случилось! Пули меня даже не оцарапали.
Сначала я не могла понять, почему это Усов был так уверен, что я приду. Потом вспомнила, как он часто плакал перед отправкой на фронт, не стесняясь приговаривал, что его обязательно убьют в первом бою. Однако настал первый жестокий бой — и страхи Усова как рукой сняло. В этот тяжелый момент он выглядел будто веселее обычного.
— Как же ты справляешься с двумя пулеметами, противотанковым ружьем и автоматом?
— Долго ты не шла, — продолжал Усов. — Я уж подумал, не стряслось ли что с тобой. А вот и пришла. Справляюсь-то как? Из одного постреляю, потом из другого, из автомата, потом из третьего.
— Из третьего?
— А вон и третий, — Усов кивнул на пулемет, прикрытый шинелью, пробитой осколками. — Вот так — бегаю и стреляю. [21]
Над нашими позициями появились немецкие бомбардировщики. Они стали пристраиваться друг другу в хвост, образуя кольцо.
— Надо думать, нас колошматить собираются, — строго сказал Усов. — Топай-ка
Он забрался в нишу, давая понять, что разговаривать нам больше не о чем.
Едва я добежала до дзота, вернее, до ниши около него, как завыл, обрушиваясь на наши позиции, первый «юнкерс». Я еще успела глянуть вверх, хотя лучше было этого не делать. Когда летит вражеский снаряд или воет мина, все кажется, что упадут они где-то рядом, потому что не видишь их, а только слышишь. А когда пикирует самолет, то думается — вот как раз на тебя. Не скоро привыкаешь к тому, что если видишь пикирующий на тебя бомбардировщик, то бомба упадет где-то в стороне.
Взрывы вздымали землю с такой силой, что известняк, в котором были вырыты наши окопы, трескался и крошился, выпуская клубы пыли. Дышать стало трудно. Стараясь сберечь глаза, я свернулась в нише калачиком, уткнувшись лицом в колени.
Не знаю, час или несколько минут тряслась, скрежетала, билась мелкой живой дрожью наша земля под фашистскими бомбами.
Вдруг услышала глухие голоса.
— Тут где-то...
— Точно — вот здесь!
Открыла глаза — темно. Не сразу сообразила: меня засыпало. Дернулась, крикнула:
— Тут! Тут я! — Что было силы двинула локтем по осыпи, на миг увидела пятнышко света, и меня засыпало опять. Вытащили меня из ниши, подхватив под локти, Мирошниченко и Самусев.
— Живая, здоровая! — улыбнулся Самусев. Он был, как всегда, подтянут и бодр. Мне даже показалось, что и известковой пыли на нем вроде меньше, чем на других. — Ну глядите, пулеметчики, в оба. Я — на правый фланг.
— Товарищ лейтенант, я была перед бомбежкой у Усова. Он молодец! [22]
— Спасибо, товарищ Медведева, за сведения. Но мне самому надо на все поглядеть.
* * *
На правом фланге нашей роты случилось вот что.
Как ни старались мы прошлой ночью тихо подойти к передовой, немцы, видимо, заметили все-таки оживление в наших траншеях и не оставили без внимания это обстоятельство. Кроме того, в следующий — тихий — день они внимательно наблюдали за нашими позициями.
Теперь-то, задним числом, я могу сказать, что для опытного командира и даже солдата не составляет труда только на основании наблюдений решить, прибыло ли к противнику пополнение. Можно догадаться и о том, каково это пополнение: опытные, обстрелянные солдаты или только что обученная молодежь, попавшая на передовую, что называется, с учебного плаца. Опытные солдаты готовятся к предстоящему бою осторожно, сдержанны в разговорах, не шастают по траншеям.
Собственно, и наши бывалые солдаты правильно расценили тогда поведение противника в ночь перед боем. Но фашисты вели себя просто нагло, хотя, видимо, и не являлись новичками в военном деле.
Так или иначе, но немецкий офицер сделал, наверное, правильный вывод: пришло пополнение, по всей вероятности, необстрелянное, а значит, вряд ли стойкое. Теперь, опять-таки задним числом, я могу сказать, что шумели мы в прошлую ночь непозволительно много. Вероятно, догадались немцы и о том, где находится стык между нашей и соседней ротой. Может, именно на этих данных и было построено наступление.