Опаленная юность

Смирнова-Медведева Зоя Матвеевна

— На правый фланг. Ты, Нестеров, отправляйся пока один, а в помощь Медведевой я кого-нибудь пришлю.

Собрав в две коробки оставшиеся патроны, Нестеров прихватил их с собой и ушел. В дзот спустился Самарский. Он был ранен в руку и сильно побледнел [26] от потери крови. Но все же он помогал. Без него мне бы просто не справиться с пулеметом, который пришлось сначала тащить по узкой и извилистой траншее. «Максим» не пролезал. Я отделила тело от станка. Но и так нести было очень нелегко. Пришлось выбраться на поверхность

и быстрым броском преодолеть метров пятьдесят. Нас спасло то, что фашисты не ожидали такого нахальства. Их выстрелы ударили с запозданием. И все же пуля успела царапнуть Самарского.

Немцы, однако, начали атаку не на правом фланге, как полагал Самусев, а на левом. Мы еще не установили пулемет, как получили приказ: Нестерову отправиться на левый фланг. Это произошло так быстро, что я не успела спросить, куда он поставил коробки с пулеметными лентами.

Перевязав Самарского, я решила, что нужно обязательно добраться до Нестерова и спросить про коробки с патронами.

— Правильно, — согласился Самарский. — Дольше проищем, да и где искать?

Я оставила Самарского с поваром Максимычем, вооружившимся автоматом.

Больше на правом фланге никого из бойцов не было.

— За «максимку» не беспокойся — не обижу своего тезку, — крикнул мне вслед наш кашевар.

До левого фланга я не добежала. Неподалеку от нашего дзота увидела Нестерова и еще несколько раненых бойцов. Они били из автоматов и винтовок во фланг наступающей немецкой пехоте. Потом вместе с остатками первого взвода бросились в контратаку. Нестеров был ранен в обе ноги, но и в полузабытьи продолжал ползти вперед, туда, где несколько минут назад находился враг. Трижды раненный, старший сержант, опираясь на локоть и оставляя на пыльной земле и сухих листьях следы крови, все-таки полз.

Когда я подобралась к нему, он уже потерял сознание. Я наложила жгут на обе ноги, перевязала раны и оттащила Нестерова в траншею. Здесь он очнулся, дико огляделся, словно соображая, где находится, и прошептал:

— Чапаевцы! За мной! Быстрее! Быстрее!

Я хотела успокоить раненого, наклонилась к нему, но, увидев мой силуэт, он поднял пистолет и выстрелил. [27] Пуля ударила в каску, сбила ее с моей головы.

Ошарашенная, дрожащая, я стояла около Нестерова, вновь потерявшего сознание, до тех пор, пока не подбежала Маша Иванова:

— Что случилось? Кто стрелял?

Осмотрев раненого, Иванова поднялась и стала меня ругать:

— Вот недотепа! Кто же раненому оружие оставляет! Очнулся он, а ему мерещится, что все еще идет на врага. И тебя за немца принял.

Продолжая дрожать, я ответила:

— Не заметила в спешке. Да и откуда мне знать?

— Огорчаться не надо, — ласково сказала Иванова. — И на парня не сердись. В забытьи он.

— Я не сержусь. Только страшно стало.

Иванова похлопала меня по плечу:

— Вот платочек. Вытри глазищи-то. Да пойдем к раненым.

— Мне —

к пулемету...

— Раненых много. Я договорилась уже с лейтенантом. К пулемету пошел Зайцев.

Вытерев клочком бинта проступившие слезы, я отправилась в землянку, где находились раненые.

* * *

Под покровом темноты раненые ушли в медсанбат. Потом мы хоронили убитых. Осторожно, словно они могли чувствовать боль, подносили их к неглубокой братской могиле. Неглубокой потому, что мало нас осталось в живых, а долбить камень было очень трудно.

Среди убитых увидела я Ваню Нефедова и вспомнила почему-то: он будет похоронен около высокой старой акации, которую называл своим наблюдательным пунктом. С этой акации, говорил он, видна его хата...

Когда все собрались, вперед вышел Самусев.

— Все вы дрались и умерли как герои... Сегодня мы на нашем участке задержали врага, ни на шаг не подпустили его к красавице Одессе. Поклянемся, товарищи, что не забудем имен павших друзей, будем сражаться так же, как они!

— Клянемся! — эхом откликнулись бойцы. [28]

Не успела вернуться в землянку к раненым — за мной пришел Зайцев. Самусев передал приказ, чтобы я шла вместе с ним и Зайцевым. Они должны были проверить посты. Мне предстояло посмотреть, не остались ли где во взводах раненые, и оказать им помощь.

Смеркалось. Обычно с наступлением темноты враг утихал. Но в ту ночь фашисты вели себя неспокойно. То и дело на нашем переднем крае рвались снаряды. Из немецких траншей доносился громкий говор. Шедший впереди Самусев периодически останавливался и подолгу прислушивался к тревожным ночным звукам.

Мы пробирались по редкой, выкорчеванной снарядами и бомбами лесной полосе, когда неподалеку раздался окрик:

— Стой! Кто идет?

— Свои, — ответил Самусев.

— Стой, стрелять буду! Пропуск?

Лейтенант отозвался, хотя никто из нас не видел часового. Сделали еще несколько шагов. Зайцев едва не споткнулся о солдата, сидевшего у комля дерева.

— Вы ранены? — спросил лейтенант.

— Так точно. В руку и ногу. Потому и сижу.

Боец откинул плащ-палатку. В темноте был отчетливо виден бинт.

— Замаскировал вот рану. Да и пару гранат тоже. Мало ли что случится! А идти не могу. Не одними же глазами врага встречать! Гранатами ночью способнее. Фашисты кругом так и шныряют.

— Почему вас до сих пор не сменили?

— Обещали... Да что-то не идут.

Я нагнулась, чтобы помочь бойцу подняться. Перед глазами метнулся ослепительный шар, меня отбросило в сторону.

Очнулась в госпитале. Оказалось, что я была контужена разрывом немецкой гранаты. Ее, видимо, швырнул один из гитлеровских разведчиков, пробиравшихся в тыл нашей роты. От знакомых бойцов узнала, что Самусев и Зайцев живы, а раненый, с которым разговаривал Самусев, убит. [29]