Опаленные войной

Сушинский Богдан Иванович

— Да чепуха все это! — нервно передернул головой Рашковский.

— В военном искусстве чепуха называется тактикой, — невозмутимо заметил Андрей. — Причем в нашем положении — единственно приемлемой.

— Не надо решать за всех, лейтенант, — холодно вскипел Рашковский. — Ты пока что не генерал. И твое дело — выполнять. Как и мое. А решают пусть там… Думают и решают.

— Чтобы хорошо выполнять приказы, нужно самому научиться думать, решать, разрабатывать тактику боя, исходя из ситуации. Что в этом странного?

Их неожиданный спор был

прерван жужжанием телефона. Меньше всего Громову хотелось, чтобы на проводе оказался Шелуденко. Это значит, что уже сейчас он должен был бы излагать ему свои соображения. А Рашковский воспринял бы их как подсказку, как удар в спину. Выводить остатки своей роты на передовую ему не хотелось — это уже очевидно.

— Что там у тебя? — взволнованно спросил голос в трубке, и Громов с трудом узнал Родована. — Что у вас там вообще происходит? Где ты пропадаешь?

— Пришлось контратаковать. Фрицы уже были у дота.

— Это они опять пузырей вам напускали. Пока вы там возились с этим вонючим десантом, основные силы закрепились здесь, на территории консервного завода. Еще один рывок — и они рассекут наш район, прорвутся в тыл.

— И что, территорию завода немцы заняли полностью?

— Пока что нет. В главном корпусе еще держится с десяток наших бойцов. Стены крепкие, до поры до времени спасают.

— Если в корпусе есть свои — это хуже. Свяжись с командиром подразделения, которое сдерживает противника на этом участке, попроси его чуток отвести бойцов, а я попробую прощупать территорию. Пусть они через тебя подкорректируют, а потом контратакуют.

— А ты и впрямь… Замашки почти генеральские, — съязвил Рашковский, как только Родован положил трубку.

— Обычное взаимодействие.

— Ну-ну, — ухмыльнулся тот. — Я ничего против не имею. Может, и впрямь дослужился бы, если бы тебя не сунули в эту каменную гробницу. Но, видишь ли, сунули. Считай, в смертники.

Он дрожащими руками размял сигарету, закурил и, смерив Громова насмешливым взглядом, не прощаясь, вышел.

— Мне тоже пора, — поднялся вслед за ним капитан Пиков, чувствуя себя неловко после очередной выходки Рашковского. — Надо идти к своим.

— Погостите еще, капитан. Завтра уже будет не до визитов.

— Да нет, нужно готовиться к следующему десанту.

Однако уходить все же не торопился. Дот ему явно понравился.

Громов отдал Крамарчуку приказ на огонь и связался с Шелуденко. Объяснив ситуацию, он сказал, что видит выход в тех же действиях, которые только что предлагал Рашковскому и Пикову. Правда, о том, что Рашковский возражает, не сообщил.

— Возможно, сотню бойцов нам еще подбросят, — неуверенно проговорил майор, выслушав его. — Сейчас буду говорить с начальством. Но потери большие. Там, в долине, все еще идет бой. Нескольким небольшим группам гитлеровцев уже удалось вырваться из кольца. И думаю, что еще сутки приказа на полный отвод войск с района Подольска не последует. Ну а потом… Потом останемся одни.

— Вы ранены, товарищ майор? — встревожился Громов,

услышав, как Шелуденко тяжело дышит в трубку.

— Да вроде обошлось. Только что из боя. Собрал всех, кого мог, заткнул дыру до подхода роты, не дал вырваться очередной группе немцев. Но шестерых из своего гарнизона потерял. Вот такие дела. Что там у тебя в доте?

— Во время контратаки двое убитых, один ранен.

— Это еще по-божески. Передай Рашковскому, пусть занимает свободные окопы батальона. Остаткам гореловской роты тоже слиться с батальоном.

— Просьба, товарищ майор: здесь у меня находится командир батальона, капитан Пиков. Передайте приказ старшему лейтенанту Рашковскому через него.

— Уже поцапались? — проворчал Шелуденко. — Нашли время! Хотя Рашковский — еще тот фрукт, тут я с тобой согласен. Хорошо, давай своего спасителя-капитана, красавцы-кавалергарды.

19

— Пробиться, старший сержант, во что бы то ни стало — пробиться! — резко выкрикивал майор, нервно поглядывая на остатки — человек тридцать — своего батальона. Люди эти, мертвецки уставшие, лежали вповалку на пологом склоне придорожного оврага, не реагируя ни на доносившуюся из города канонаду, ни на гул фронтового шоссе.

— Не пробьемся. Окружили они дот, — ответил кто-то из бойцов. Причем говорил он это, уткнувшись лицом в траву и разбросав руки. Словно уже сейчас, все еще не убитый, готов был предаваться могильной земле. — Перебьют-перестреляют нас, как осенних перепелов. Зазря перестреляют, на взлете.

— Да немцев там пока еще немного, — убеждал его и всех остальных бойцов майор. — Только те, что закрепились после десанта. А дот все еще сражается. Поэтому ваша задача: подсобить, оттеснить гитлеровцев от входа.

— Как же, оттеснишь их, пахать — не перепахать, — мрачно комментировал этот приказ все тот же боец, отрываясь от земли и вставая на ноги. Это был приземистый старший сержант, с обожженной, очевидно, еще до войны, страшно изуродованной правой щекой.

— …Оттеснить, — повторил комбат, не обращая на него внимания, — и дать гарнизону возможность выйти. Если он, конечно, пожелает. Если имеется такой приказ: оставить дот.

— Как же выйдешь оттуда, пахать — не перепахать.

— Словом, приказ вам ясен. Оттесните их, свяжитесь с гарнизоном и дайте ему шанс. Затем догоняйте батальон. Заночуем в пяти километрах отсюда. Деревня Сауличи.

— Если ее еще немецкие асы не сожгли, — не унимался старший сержант, и Гордаш удивлялся многотерпению майора, который до сих пор не прекратил пререкания. Но очевидно майор понимал, что посылает старшину и его людей на верную гибель, не оставляя им никаких шансов ни пробиться к доту, ни уцелеть в этом бою.

— Повторяю: пункт сбора — деревня Сауличи. Догнать и найти нас. Вы поняли меня, старший сержант?

— Как же, догонишь вас потом! Да и что от нас останется после этой бойни? Может, в деревне немцы в баньке парятся.