Опаленные войной
Шрифт:
…Уже дважды свинцовый вихрь речного течения заносил Штубера под выступавшую из реки гранитную скалу, но каждый раз оберштурмфюреру удавалось зацепиться за какой-нибудь выступ и, погасив гибельную центростремительную силу, оттолкнуться от леденящего гранита, вырваться на поверхность…
Однако Вилли понимал, что в третий раз он может не успеть зацепиться и тогда его увлечет куда-то вглубь, в то провалье у подножия скалы, которое водоворот выбил за тысячи лет своего буйства. Поэтому, вновь оказавшись на поверхности, он еще раз оттолкнулся ногами от скользкого отполированного ребра подводной горы, выскочил из воды и в каком-то невероятном прыжке сумел вцепиться
Несколько секунд он висел, нервно ощупывая ногами склон, а зацепившись за какую-то расщелину, вскарабкался на самую вершину. Взобрался, обхватил ее руками и ногами и, отфыркиваясь, сплевывая попавшую в рот илистую воду, которой все же успел нахлебаться, сладостно, спасенно перевел дух.
Оберштурмфюреру казалось, что русские уже окончательно смирились с тем, что он ушел, и был удивлен, когда почти рядом с ним опять взбурлили воду несколько автоматных очередей.
Штубер взглянул на небо. Да, взошел месяц. Не яркий, но все же очень некстати. Однако он не верил, чтобы при сиянии этого едва выбивавшегося из-за туч ночного светила на левом берегу могли заметить его «восхождение» на подводный Эверест. Но если били наугад, то очень осмысленно, с учетом того, что его сносило течением, и прекрасно зная, что скорее всего его отнесет именно к этой скале.
Как бы там ни было, испытывать судьбу не стоило. Он бежал из плена, прошел боевые порядки русских, ушел от них на том берегу, вырвался из водоворота… Этого вполне достаточно, чтобы даже самый злой рок отступился и даровал ему жизнь. По крайней мере, на эту ночь, до рассвета.
Только он подумал об этом, как уже со «своего» берега ударил пулемет. Этот бил прицельно, по скале. Пули прошли сначала над головой, потом очередь рассекла и вспенила водоворот.
— Не стрелять! — что есть силы заорал Штубер по-немецки. — Не стрелять! — Он попытался вспомнить, как это будет по-румынски, ведь могло случиться, что стреляли румыны. Однако не вспомнил. Но даже румыны могли расслышать и понять, что кричат по-немецки. Похоже, его услышали, поскольку с обоих берегов открыли огонь.
«А ведь если стреляют русские, свои могли бы сообразить, что переплывает немец! Тем более что прекрасно знают: на русский берег был высажен десант, туда ушли разведчики».
Он мог все что угодно предполагать и как угодно возмущаться. Но на все это ему были отведены считанные минуты. Как только с правого берега луч неизвестно откуда появившегося прожектора («Они что, уже установили границу, восточный вал империи?!»), словно лезвием бритвы, прошелся прямо по его лицу, Штубер понял: это гибель! Поднялся вслед за ускользающим лучом, прикинул, где кончается гребень водоворота, и, изо всех сил оттолкнувшись от скалы, бросил свое тело за этот гребень.
У небольшой косы оберштурмфюрер долго выползал на отмель, с которой течение снова и снова пыталось сорвать его. Он и не предполагал, что в этом месте Днестр «вспоминает» о своем горном, карпатском происхождении. Впрочем, дело не в этом, просто река не желала кого бы то ни было выпускать живым из своего плена. Каждый, кто оказывался здесь, должен был погибнуть — такова жестокая месть реки, дававшей до того жизнь многим миллионам людей.
— Не стрелять, сволочи! Не стрелять! — отчаянно выкрикивал Штубер, но проходивший неподалеку, по косогору, наряд даже не расслышал в шуме перестрелки его голоса. И, возможно, только это спасло оберштурмфюрера от смерти. Поди знай, за кого приняли бы эти трое болванов выкарабкивавшегося на четвереньках голого, облепленного илом человека
Пройдя по склону небольшого оврага, Штубер перепрыгнул через неотрытый, едва намеченный саперными лопатами окоп и вскоре оказался в низине, идущей по ярусу склона параллельно реке.
«Если бы русские догадались высадить сейчас десант, они очистили бы окопы без единого выстрела. К счастью, им сейчас не до этого».
На гребне, отделяющем эту низину от прибрежного склона, он и заметил пулемет.
Пулеметчик комфортно расположился в небольшом гнезде, отрытом на внутреннем скате холма. Место удобное, выбивать его оттуда некому, патронов хватает. Значит, можно чувствовать себя Ганнибалом. Второй номер, конечно, рыскает по селу в поисках молдавского вина. Скоты! По словам песенки, которую мурлыкал пулеметчик, поправляя ленту, Штубер определил: «Не румын — свой». И это еще больше разозлило его.
Пропустив мимо себя повозку с двумя обозниками-румынами, усевшимися на ящиках с патронами (очевидно, он находился где-то на стыке румынской и немецкой частей), оберштурмфюрер метнулся к гнезду. Он уже исколол ноги об какие-то ежеподобные колючки, побил их о камни, однако все эти «неудобства» лишь сильнее взывали к мести.
Ему хотелось крикнуть «Встать!», однако в последнее мгновение сдержал себя, просто захватил пулеметчика за шиворот, оторвал от оружия, на какую-то долю секунды выставил перед собой и, поняв, что он пьян, изо всей силы врубился кулаком в подбородок. Пока солдат скатывался с холма, Штубер завладел его автоматом и сбежал вслед за ним.
— Встать, скотина!
— Пулеметчик стоял на коленях, испуганно подогнув руки, в позе замершего от страха суслика, и не в состоянии был ни подняться, ни что-либо проговорить.
— Я сказал, встать, пьяная свинья! Перед тобой оберштурмфюрер СС. — И, не дождавшись, пока солдат поднимется, ткнул стволом автомата под рассеченный — при свете луны Штубер заметил это — подбородок. — Ты же видел, что русские обстреливают кого-то, кто уходит от них вплавь!
На пулеметчика уже подействовало упоминание об СС, а еще, очевидно, то, что он понял: перед ним не русский. Только это и придало ему силы дрожащим голосом произнести:
— Да, господин офицер, видел…
— Ты видел, как тот человек взобрался на скалу?
— Так точно, заметил, господин оберштурмфюрер.
«Чин мой вспомнил! — изумился Штубер. — Значит, с ним еще не все потеряно».
— Но если его преследуют русские, если по нему палят из пулемета, автомата и винтовок… неужели нельзя догадаться, что это уходит свой?! Разведчик или диверсант. — Штубер отвел автомат, двумя пальцами захватил этого худенького глистообразного вояку за подбородок, приподнял, но, приняв на себя крепкий винно-чесночный выдох, брезгливо оттолкнул, саданув при этом голой пяткой в грудь.
— Извините, господин офицер. Я ведь не знал, что это были вы.
— Нет, это был Господь Бог. Это он шел к тебе по водам Иордана. А ты, мразь, стрелял в него из пулемета!
— Но ведь я…
— Встать! Представиться!
— Рядовой Кинхлихштайн.
Барон отчаянно покачал головой и сморщился так, словно одна из посланных этим кретином пуль все же угодила ему в живот.
— Это же надо придумать такую идиотскую фамилию! И разит как из помойного ведра. Где твой командир?
— Вон в том доме. Отсюда видна только крыша. Она в долине.