Опасная фамилия

Чиж Антон

Ванзаров кивнул на скрытую карту.

– Через Петербург тоже железные дороги решено провести?

– Как вы узнали, что это карта города? – В голосе Сержа появилась напряженность.

– По размеру. Обычная карта для государственных учреждений. У начальника сыскной полиции такая же висит. Почему это вас так встревожило?

– Вы будете арестовывать меня наконец или нет?!

Серж сорвался на крик, высокий и писклявый, сломал сигару и швырнул ошметки на пол.

– В конце концов, лучше в тюрьму, чем терпеть все это…

– Не терпится в камеру? Кого-то боитесь?

– Господин Ванзаров, что вы из меня жилы тянете? Делайте то, за чем пришли.

– Уговаривать меня не надо. Арестовать вас я всегда успею. Только разберусь

с одной мелочью…

– Что еще?

– Не могу понять, зачем украли вашу картину, – ответил Ванзаров. – Кстати, у кого может быть портрет госпожи Карениной? Очень нужно взглянуть.

Серж встал и засунул руки в карманы пиджака.

– Если у вас есть время, можем отправиться прямо сейчас, – сказал он.

Ванзаров был готов в ту же минуту хоть на край света и за его край тоже.

– Куда едем?

– Недалеко, в Петергоф. Там снимает дачу семья моего дяди Стивы… Простите, Степана Аркадьевича Облонского. Так или иначе, им надо сообщить о смерти отца. Мне будет легче в вашем присутствии. Не возражаете?

– Я бы предпочел вначале повидать вашу сестру Ани.

– Там и увидите, – пообещал Каренин. – Наши дачи поблизости. Ани как раз сегодня собиралась приехать.

22

Петергофские дачи располагались поблизости от императорского загородного дворца, и в Петергоф традиционно стекалось все светское общество Петербурга. Дачный сезон открывали в мае, как и любой чиновник, снимавший деревянный домик где-нибудь под Сестрорецком, и завершали в первых числах августа. В отличие от простых смертных, элита империи не ходила за молоком, не покупала у местных продукты и не занималась стиркой белья. Для всего этого была прислуга. Петергоф принадлежал слугам, быть может, в большей степени, чем господам. Другим владельцем дачной местности были военные. Здесь же, в Петергофе, располагались казармы лейб-гвардии конно-гренадерского полка, уланского полка, саперный батальон и находилось учебное поле Военно-учебных заведений со стрельбищем.

Все-таки дачная жизнь, какой бы светской ни была, имеет много схожих черт. В Петергофе любили прогулки не меньше, чем в Шувалове, хотя гуляли не по диковатому лесу, а по ухоженным дорожкам среди статуй и ротонд. Оркестр играл все те же вальсы для увеселения публики, только раза в два больший, чем музыкальный коллектив какой-нибудь пожарной команды. И, конечно, чаепитие в саду на свежем воздухе.

Стива не был большим любителем домашних посиделок. Его хватало только на то, чтобы выпить чашку и тут же сорваться с места, чтобы бежать в гости к многочисленным друзьям, которые поблизости снимали дачи на сезон. Но сегодня он не выходил из-за стола. Приехал чрезвычайно рано, чем поразил Долли, был молчалив, задумчив и даже поцеловал жену в лоб, чего не случалось с ее именин. Чудеса продолжались. Стива переоделся в домашний серый халат на голубой шелковой подкладке, сел за чайный столик в саду, молча выпил чашку, затем вторую и не делал ни малейшей попытки улизнуть. Долли давно воспринимала мужа как нескончаемый праздник для других. Она смирилась со всеми его бесконечными романами, как смиряются с неизбежной сменой времен года и с наступающей старостью, воспринимала его как неизбежное, но безопасное зло, вроде тараканов.

Странное поведение мужа встревожило Долли. Она подсела за столик и сделала то, чего давно между ними не бывало: стала расспрашивать его о делах. Сердце ее, из которого, как она думала, ушли все чувства к Стиве, ощутив что-то тревожное и нехорошее, случившееся с мужем, откликнулось сразу и сильно. Что и для нее было неожиданно. Долли не предполагала, что может переживать за беды Стивы. А то, что с ним случилось что-то дурное, она видела ясно.

Проигрыш или служебные неприятности мужа были для Долли не страшнее раннего снега. Она давно привыкла, что Стива со своим открытым характером найдет деньги где угодно, а неприятности в министерстве уладит сам или при помощи покровителей.

Любовные же интрижки и вовсе не могли быть причиной для расстройства. Стива, как это ни странно, до сих пор был верен семье как идее стабильности. Меняя одну любовницу на другую, он старался, чтобы Долли и дети об этом не узнали, по заведенному между ними молчаливому уговору: делай, что хочешь, только семья должна быть в стороне. Стива честно исполнял обет, любя и скрывая. Он никогда не влюблялся так, чтобы семья могла пострадать. За что Долли была ему даже благодарна. Болезней Стива по-прежнему не знал, перепрыгнув пятидесятилетний рубеж бодрым козленком. Выглядел он так, как и чувствовал себя: крепкий, розовощекий мужчина, полный сил. Так что причина его нынешней хандры была столь же непонятна, как и тревожна.

Но Долли ничего не добилась. Только невнимательные, короткие реплики и блуждающий взгляд были ей ответом. Стива смотрел в одну точку, будто видел что-то, недоступное Долли.

– Ты веришь в призраки? – вдруг спросил он.

Это было настолько на него не похоже, что Долли обеспокоилась всерьез и еще настойчивее приступила к мужу с расспросами. Стива по-прежнему отвечал невразумительно, словно не решаясь произнести вслух что-то очень важно.

– Долли… – сказал он так, будто предваряя исповедь. – Долли… – повторил он и опять замолчал. Она терпеливо ждала, не смея даже шелохнуться, и наконец услышала: – У меня очень дурные предчувствия…

Услышать такое от Стивы было равносильно признанию, что он уходит в монахи. Долли не нашлась, что сказать. Ей стало страшно, словно она оказалась в холодном сыром туннеле, из которого нет выхода. Долли почувствовала, как сердце ее бешено заколотилось. Наперекор всему она погладила руку мужа.

– Ничего, обойдется. Господь милостив. Хочешь, завтра сходим вместе к заутрене?

– Ах, оставь! – раздраженно сказал Стива, сбрасывая ее руку. – При чем здесь это? Если бы я вздумал молиться, не стал бы тебя о том спрашивать. Это другое. Я чувствую… Я сам боюсь того, что чувствую.

– Ну, так скажи мне, – просила Долли, проглотив новую обиду. – И сразу будет легче.

– Легче? – Стива фыркнул. – Как ты не понимаешь. Это так странно, что невозможно выразить словами.

Долли видела, что он вот-вот выплеснет все, как переполненный бокал. Но тут в саду появился Серж. У Долли опять сжалось сердце. Племянник выглядел так, словно с утра занимался тяжким физическим трудом. За ним следовал незнакомый господин. Долли сохранила способность угадывать незнакомого человека, чувствуя его по-своему, и то, что она увидела в незнакомце, ее напугало. Долли не смогла бы выразить, что такого пугающего было в прилично одетом молодом человеке. Уж точно не роскошные усы. Стива кисло поздоровался с племянником. Каренин сел и без всяких предисловий рассказал, с чем приехал. При этом забыл представить своего спутника, не предложив ему даже сесть. Молодой человек мирно стоял у него за спиной и посматривал на Стиву. Взглянул он и на Долли. Она почувствовала, будто цепкий луч прощупал ее снизу доверху, как будто раздел донага. Долли стало мерзко и противно, захотелось вымыть руки, но сил подняться не было. Известие о том, что случилось с Алексеем Александровичем, поразило ее. Но как Стива мог предугадать, что такое случится? Но какая-то скрытая часть души ее говорила, что это вовсе не то и то еще только ждет впереди. И к этому надо готовиться, противиться бесполезно.

– Как это ужасно, бедный Алексей Александрович, – сказал Стива столь равнодушно, словно дело шло о гибели дворовой собаки. – Серж, мы глубоко тебе соболезнуем. Можешь располагать мной в эти трудные дни. Это господин из похоронной конторы? – сказал он, кивая на незнакомца.

Серж представил гостя, пояснив, что господин Ванзаров занимается изучением причин смерти отца. Он честно выдержал условие не говорить, что на самом деле произошло и кто приехал с ним.

– А, так вы не похоронных дел мастер, – сказал Стива без всякого интереса. – А из каких будете?