Опасная любовь командора
Шрифт:
Неужели у него совсем нет чувства самосохранения и осторожности? Или наложенный командором запрет на ухаживания делает цель лишь желаннее и слаще?
Сам Блайнер в этот момент смотрел на меня, и на его лице огромными, яркими буквами было написано: «Я был прав!», отчего стало тошно.
— Гарцель Боллар, скажите, какую реальную пользу вы принесли части за время службы? — сухо спросил командор.
Честное слово, лучше бы он на меня наорал.
— Сделала инвентаризацию и подала рапорт, чтобы пополнить запасы недостающих инструментов, перевязочных средств и ингредиентов для зелий, — сдавленно ответила
— Панариций — это какая-то смертельно опасная болезнь, требующая немедленного вмешательства целителя?
— Это воспаление пальца, — едва слышно проговорила я.
— То есть боец с этим панарицием вполне пережил бы транспортировку в Шестой гарнизонный госпиталь? — нарочито невозмутимо спросил Блайнер, хотя сам прекрасно знал ответ.
— Да, — просипела я, изо всех сил стараясь не расплакаться от обиды.
Командор едва заметно кивнул, скорее своим мыслям, чем мне, а надпись «Я был прав!» у него на лбу начала ещё и светиться алым.
— Ясно. Не забудьте о вечернем построении, а теперь отдыхайте. Отбой боевой тревоги, — равнодушно проговорил он и направился к двери. У самого выхода остановился обернулся ко мне и сказал: — А знаете, в какой-то момент я даже подумал, что вы отличаетесь от типичных хихикающих и строящих всем подряд глазки целительниц, которые стремятся не столько приносить пользу, сколько устраивать личную жизнь. Я разочарован, гарцель Боллар.
Я не знала, почему эти слова причинили так много боли. Почему меня вообще заботило, что обо мне думал командор? Но каким-то непостижимым образом заботило!
Хотелось кинуться следом и начать оправдываться, объяснять, что я не давала поводов и не поощряла Фоля, но вместо этого я осталась молча стоять в опустевшем медблоке, понимая, почему именно Блайнера назначили командором авиачасти. Как он умудрился обставить всё так, что мне стало важным его отношение и уважение?
Из тела словно высосали всю энергию, и силы остались лишь на то, чтобы запереть дверь в медблок и рухнуть на постель.
И почему всё так сложно?
Вечернее построение я едва не проспала, но успела прийти до того, как появился командор.
— Эскадрилья, сми-и-ирно! — скомандовал молодой офицер в звании майора.
Сотни мужчин на плацу вытянулись по струнке, и можно было биться об заклад, что никто из них не хотел разочаровывать командора. Он чеканным шагом подошёл к строю и отдал приказ:
— Вольно!
Сегодня на плацу собрали всех — и офицеров, и курсантов, и даже команду главного механика, стоявшую отдельным строем.
— Я собрал вас сегодня по двум причинам. Первая: хочу отметить техническую готовность маголётов к бою. Выражаю благодарность команде механиков. Ещё хочу отметить высокий профессионализм пилотов и особенно стрелков, проявленный в утреннем бою. Вы сработали чисто, слаженно и задавили прорыв на корню. Молодцы, — Блайнер окинул взглядом строй, и на лицах некоторых пилотов появились довольные улыбки. — Особенно отличилось звено капитана Димезета. Так держать!
Я попыталась найти в строю лицо этого капитана, но не смогла, поэтому в ожидании продолжения посмотрела на самого командора. Он ведь запланировал построение до боевой тревоги, о которой знать не мог, так что истинный мотив должен быть в чём-то другом.
— Вторая причина для общего сбора куда печальнее.
Командор упёрся тяжёлым взглядом в строй курсантов и негромко, так чтобы пришлось изо всех сил прислушиваться к его словам, сказал:
— Мне эта шутка показалась несмешной. Начиная с этого момента все манипуляции, требующие снятия штанов, будут проводиться в присутствии одного из старших офицеров. Это приказ. А сейчас я хотел бы увидеть остальных шутников. Курсант Тэбутор не назвал фамилий тех, с кем заключил пари, поэтому варианта всего два: либо я наказываю весь курс, либо господа шутники сейчас выходят вперёд и получают по трое суток карцера.
Настала тишина.
Наконец высокая фигура в светлой курсантской униформе отделилась от строя и вышла вперёд. На меня этот парень не смотрел, его челюсти были плотно сжаты, а уши алели от стыда. Следом за ним вышли ещё трое. После этого строй снова замер.
— Майор Гордонан, проследите за тем, чтобы все шутники получили положенные овации. Всех остальных предупреждаю, что с каждой новой шуткой наказание будет ужесточаться. Следующая команда юмористов выступать будет выступать с недельным концертом исключительно в карцере. Мы друг друга поняли?
— Так точно, командор Блайнер! — грянуло в ответ.
Проштрафившиеся курсанты глаз не поднимали, но я им не особо сочувствовала. Во-первых, их предупреждали. Во-вторых, шутка действительно не смешная. В-третьих, это перед лицом командора они выглядят оступившимися, но раскаивающимися. А со мной ведут себя совершенно иначе!
— Разойтись по столовым. Всем приятного вечерника, — пожелал Блайнер, развернулся и направился в сторону главного входа.
Я шла следом, старательно отставая на десяток шагов, лишь бы командор не стал читать мне очередную нотацию. И при этом всё же испытывала к нему благодарность, потому что он действительно пытался защитить меня от домогательств и злых шуток. Пусть мотивы у него были специфичные, но факт оставался фактом.
Расположившись за уже привычным столом, приступила к еде и украдкой наблюдала за командором, потому что вёл он себя несколько необычно. Что-то его явно беспокоило или нервировало, он даже есть не стал, поковырял омлет, пару раз откусил от свежеиспечённой булочки и отодвинул тарелку в сторону.
Вряд ли это из-за инцидента с Фолем, скорее дело в другом.
Несколько дней назад я бы даже порадовалась состоянию Блайнера — пусть бы страдал, мучитель. Вот только теперь, изнутри увидев, насколько служба у Разлома отличалась от обычной жизни в Кербенне, забеспокоилась. Потому что я — гарцель, и здоровье офицеров части, в том числе и психическое — моя ответственность.