Опасная тихоня
Шрифт:
Вот тебе и Вислоухов, кто бы мог подумать, что он еще шустрее, чем я предполагала! Впрочем, это вопрос второй, а первый — что же так подействовало на Елену Богаевскую, отчего она побледнела и изменилась в лице? Может, все-таки впечатление от встречи с родиной после долгой разлуки? Хотелось бы верить. А если паче чаяния ей что-то не понравилось в самом кандидате в губернаторы? Что, интересно, ведь он же такой демократический душка?! В процессе этих размышлений я успела незаметно для самой себя натянуть пальто и зашнуровать ботинки, но так и не додумалась до чего-нибудь вразумительного.
«Прикрепленный»
Даже подозрительно хмурый сегодня Жорик не удержался, бросив в сердцах:
— Агитируют, так их, скоро весь лес на бумагу переведут…
Тут мы поравнялись с бывшей обкомовской гостиницей, и я заметила на гостиничной стоянке Венькин «Вольво». Черт его знает, что мне пришло в голову, но я попросила водителя:
— Остановите здесь.
Тот молча повиновался. Я вылезла из автомобиля и быстренько — холодно все-таки — нырнула в стеклянное фойе, заставленное пыльными фикусами в керамических кадках. Тут уж с Венькой не поспоришь: лучший местный сильно уступал «Шератону», хотя мне лично сравнивать трудно. Кстати, о Веньке. Едва переступив порог гостиницы, я услышала его вдохновенное зудение, исходящее из дальнего угла фойе. Обернувшись, я его заметила за особенно развесистым фикусом не одного, а с тем маленьким похожим на Веньку же человечком, который вчера таскал за Еленой Богаевской ее багаж.
— Да что же это такое! — горячился Венька. — Так дела не делаются: захотела — перехотела…
— Я вас понимаю, — отвечал человечек, — но я же вам сказал: мы выплатим неустойку. Венька продолжал плеваться слюной:
— Что нам ваша неустойка, когда по всему городу афиши расклеены, всей губернии объявлено, что Елена Богаевская прибыла специально в поддержку Пашкова. В конце концов, вы ее импресарио или нет? Разве не вы подписывали контракт?
— Да что же я могу сделать? — жалобно отозвался человечек, оказавшийся обладателем невиданного титула импресарио. — Я ее по-всякому убеждал: и так и сяк. Не хочет, и все, сказала, что заплатит любую неустойку. Ну я-то, я-то что могу? Не могу же я выйти за нее на сцену и запеть!
— А вот выходите и пойте! — сорвался на позорный дискант Венька.
Я еще немного послушала Венькину перепалку с импресарио Богаевской, пользуясь тем, что эти двое были увлечены своей горячей дискуссией и, скрытые фикусами, меня не видели. Очень интересный получался расклад: Богаевская отказывалась выступать и тем самым оказывать поддержку Пашкову. Скандал? Скандал! А если еще сопоставить эту новость с ее вчерашней, мягко говоря, непонятной реакцией на торжественную встречу в аэропорту… Так и не доведя свою мысль до конца, я двинулась в сторону гостиничных номеров под неумолкающие причитания Веньки:
— Да что же это такое? Она что, не с той ноги встала?
Именно
— Войдите! — отозвался твердый женский голос. Может, он принадлежал Богаевской, а может, и какой-нибудь другой постоялице обкомовского люкса.
Я вошла, деликатно прикрыла за собой дверь и обнаружила перед своим носом следующую, таким образом оказавшись зажатой в узком тамбуре, как котлета между двумя кусками хлеба в заморском бутерброде, именуемом гамбургером. Неприятное ощущение, доложу я вам. Хоть я и не считала себя подверженной клаустрофобии, но вторую дверь я толкнула так решительно, что она чуть не слетела с петель.
— В чем дело? Вы кто? — На меня смотрела та самая брюнетка, что накануне решительно сражалась с Вислоуховым.
Я немного растерялась, не зная, как и представиться. В конце концов я просто вытащила из кармана свое журналистское удостоверение — мою палочку-выручалочку, к коей я прибегаю в особенно затруднительных случаях.
Брюнетка буквально вырвала удостоверение из моих рук — от прикосновения ее ледяных пальцев у меня мурашки пошли по коже, — внимательно его изучила, после чего небрежно вернула, почти швырнула со словами:
— Я твердо помню, что никаким журналистам встречи сегодня не назначались, а значит, и вам тоже. Потрудитесь очистить помещение.
Я физически почувствовала, как заалели мои обычно бескровные щеки. Что самое неприятное, эта женщина-вамп формально была права на все сто. Я не имела права соваться к Богаевской без предварительной договоренности, но обстоятельства не оставляли времени для реверансов.
— А вы, собственно, кто? — стала я позорно торговаться, лихорадочно соображая, где сейчас может находиться сама Богаевская.
— А я ее концертмейстер, — отчеканила брюнетка.
— Но… — начала я, собираясь сказать, что концертмейстер — это еще не второе «я» Елены Богаевской, но прервалась на полуслове, потому что из соседней комнаты люкса донеслось:
— Кто там пришел, Майя? Голос был женский и очень взволнованный. Принадлежал он Богаевской.
— Это горничная! — отозвалась брюнетка, оказавшаяся концертмейстером по имени Майя, и пригвоздила меня тяжелым взглядом.
Но я пренебрегла ее молчаливым предупреждением и громко сказала, так, чтобы Богаевская в соседней комнате непременно меня услышала:
— Не правда, я не горничная. Я журналистка, меня зовут Капитолина Алтаева.
Майя дернулась и сжала маленькие, но, без всякого сомнения, твердые кулачки, познакомиться с коими близко у меня не было ни малейшего желания. Я невольно отступила к двери, однако никаких решительных действий с Майиной стороны, к счастью, не последовало. Она удовлетворилась тем, что продолжала испепелять меня взором, от которого при желании спокойно можно было прикуривать, как от газовой зажигалки.